Литмир - Электронная Библиотека

Через час мы стояли перед старым домом, похожим на лодочную фабрику. Охранники сверяли имена со списком, Самуэль сказал, что с ним «плюс один». Но охранники были необычные. Они здоровались с улыбкой, и вместо черных бронежилетов и наушников они были одеты во фланелевые ползунки, ну, как у детей, только взрослого размера, и у одного из них в переднем кармане лежал гигантский леденец.

– Это что за хрень была? – прошептал я Самуэлю по дороге внутрь.

– Забей, это наверняка часть перформанса.

Но уверен он не был, да и я тоже, потому что искусством на этой вечеринке могло быть что угодно. Мы переходили из одного зала в другой, и Самуэль кивал парням, выглядевшим как девушки, и девушкам, похожим на маленьких мальчиков. Все были одеты или во что-то очень яркое или в черное. Некоторые косо смотрели на меня, они заметили, что я сюда не вписываюсь: кожа недостаточно светлая, мускулы слишком накачанные, кожаная куртка слишком черная, и от меня пахнет туалетной водой, а не пóтом и табаком для самокруток.

* * *

Прежде чем ответить, Пантера долго думает. Жалею ли я о чем-то? Конечно. Все жалеют. Если кто-то говорит, что ни о чем на жалеет, он врет. Все носят внутри чувства потери, горя и стыда. Это совершенно естественно. И я понимаю, что его семья пытается убедить себя, что произошел несчастный случай. Ведь именно они в последнее время гонялись за ним как ищейки со своими разговорами об условиях страхования, деньгах на ремонт, требованиях к выдаче кредита и разделе наследства. В конце концов у него не осталось сил. Он сделал выбор. Был готов. Принял решение. А нам придется жить с этим дальше.

* * *

В помещении Пантеры было полно народа, на стенах висели экспонаты – зеркала, покрытые текстами и заголовками. На самой Пантере простыней висел американский флаг, завязанный узлом на одном плече, она обняла Самуэля и меня, сказала, что ждала нас весь вечер, а потом ушла здороваться с другими.

– Что скажешь? – спросил Самуэль, стоя перед одним из экспонатов. В руках мы держали пластиковые стаканчики с дешевым красным вином.

– Не знаю, – ответил я.

Потому что я и правда не знал. Мы переходили из одного зала в другой, осматривали предметы искусства, которые иногда оказывались искусством, а иногда просто пепельницей, забытой после вечеринки. Девушки вокруг выглядели богато, или мне всего лишь так казалось, ведь только богатые девушки могут приходить на вечеринку почти без косметики, с небритыми подмышками и грязными холщовыми сумками, не стыдясь этого. Единственная комната, в которой мы задержались подольше, находилась в самом дальнем конце помещения. Кто-то превратил раскаленную печь в предмет искусства.

– А вот это мне нравится, – сказал я.

– Мне тоже, – ответил Самуэль.

Мы постояли в этой комнате, от печи шло тепло, огонь потрескивал. Вдруг Самуэль вытянул руку и положил ее на печь. И держал, пока я не смахнул ее.

– Ты что, блин, делаешь? – спросил я.

– Просто хотел проверить, насколько она горячая.

Я посмотрел на него и подумал, в своем ли он уме. Потом посмотрел на огонь и подумал, что если хорошее искусство хорошо настолько, то я точно смогу научиться его любить.

* * *

Пантера вздыхает и разводит руками. Откуда же мне знать, что бы я сделала иначе. Думаю, человека нельзя спасти, если он этого не хочет. Есть что-то эгоцентричное в самой идее, что забота о всех, кто тебя окружает, лежит на тебе. Люди живут своей жизнью, а когда больше не хотят, с этим ничего не поделаешь. Я уверена, что это все равно произошло бы, даже если бы я не переехала в Берлин. Если бы чаще ему звонила. А ты как – чувствуешь свою вину? Хотел бы что-то изменить?

* * *

Нас прервали два студента художки. Самуэль кивнул им и спросил, кто автор этого крутого экспоната. Студенты засмеялись:

– Эта печь – часть стекольной мастерской.

Я сглотнул и приготовился. Но атаки не случилось. Ни ухмылок. Ни чувства, что стоишь там голый. Самуэль не свалил все на меня, не сказал, что это мне пришла в голову такая идиотская мысль. Он просто подул на руку, рассмеялся и спросил, будет ли потом афтерпати. Когда студенты ушли, мы с Самуэлем остались стоять, огонь потрескивал, вокруг слабо пахло то ли горелыми волосами, то ли серой.

– Все равно лучше этого тут ничего нет, – сказал Самуэль, и я кивнул.

Он поддержал меня. Не дал мне упасть. Я подумал, что всегда сделаю то же самое для него.

* * *

Пантера смотрит на меня с удивлением и, может, немного с отвращением. Ты что, шутишь? В каком смысле – «облегчение»? Я была совершенно убита горем. Со смертью Самуэля умерла часть меня. Нет ничего, ни единого атома в моем теле, который испытал бы «облегчение», когда я услышала, что произошло. Без обид, но если человек так думает, он, должно быть, не в себе.

* * *

После вечеринки в художке мы поехали в центр. В «Ист» была очередь, но в дверях стоял Иббе из тренажерки, я изобразил Хамзу, подняв два пальца, и Иббе нас впустил.

– Вау, – сказал Самуэль, когда мы нашли столик в углу. – Я что, только что увидел, как двое цветных попали в «Ист» в полвторого ночи в субботу после зарплаты?

– Позвоним в Книгу рекордов Гиннесса?

Мы чокнулись, выпили, заказали еще, пошли на танцпол.

– Зачетная задница.

– Зацени эту фигурку.

– Глянь, какая попка у этой кошечки.

– Вот это да!

– Отличная задница!

Мы говорили все это скорее себе самим, а не девушкам. Когда заиграла песня, которая нравилась Самуэлю, он двинулся на танцпол. Он танцевал так, что на него показывали пальцем и качали головами. Изображал руками восход солнца и орал припев. Опускался на корточки и шепотом делился секретами с осколками бокалов на полу. Трясся как маракас. Когда он вернулся, чтобы сделать глоток, я почувствовал запах его работающего на полную дезодоранта.

* * *

Пантера качает головой. Не знаю. У меня нет хорошего ответа. Может, забыл отстегнуть? Вполне возможно. Или ехал настолько быстро, что понимал: скорости хватит, и никакой ремень безопасности в мире его не спасет.

* * *

Мы выпили больше обычного. Раковина в туалете раскачивалась, словно гребная лодка. Я как мог пытался сосредоточиться, чтобы поймать дверную ручку. Когда я вернулся, то обнаружил, что Самуэль развалился в углу с широко расставленными, как ножки мольберта, ногами. Музыка затихла, и охранники выгоняли людей, вытянув руки, как лопасти.

– По домам? – спросил я.

– Скоро, – ответил Самуэль.

В «Макдоналдсе» царил хаос. Два бухих парня-мажора валялись на полу и показывали пальцем на плевки на потолке, словно это были кометы. Девочка-подросток заблевала окно. Бомж в плаще и с пластиковыми пакетами на ногах сидел за столом и читал газету и выглядел самым нормальным в этом месте. Перед нами в очереди стояла тетка в сером пальто. Она покачивалась, долго делала заказ, ее карточка сработала не сразу. Самуэль посмотрел на свое запястье (хотя у него не было часов) и сказал:

– И как, машина ездит хорошо?

Тогда тетка обернулась и недовольно посмотрела на него. Она оказалась совсем не теткой, а девушкой примерно нашего возраста или чуть старше. В странном пальто в форме колокола, волосы с проседью. Она что-то пробормотала и пошла к выходу. Я заметил, что у нее на пальто приколота золотая брошь в виде совы. Этой девушкой была Лайде. И пока я делал наш с Самуэлем заказ, мы можем констатировать, что это был первый раз, когда Лайде и Самуэль увидели друг друга. Из колонок не заиграли скрипки. Ангелы не запели с небес. Мимо не проехала случайная машина с открытыми окнами, откуда на максимальной громкости играла песня Ди Энджело «Леди». Ночное небо не наполнилось фейерверками. Самуэль и Лайде оказались в одном и том же «Макдоналдсе». Он увидел ее. Она – его. Была поздняя ночь или раннее утро, и жизнь просто пошла дальше. Как будто ничего не произошло. Это была их первая встреча. Даже если кажется, что только я ее и помню.

10
{"b":"772643","o":1}