«Молоко! Молоко!»

Сквозь веки осязаю солнце, разлитое, ласковое. Не хочу открывать глаза, чтобы не спугнуть очарование минувшей беззаботности тогдашнего покоя.

Молочница гремит тележкой и останавливается под моим балконом. Бабушка готовит бидон, звякнула крышкой. Мне идти, но я притворяюсь, что сплю. Боюсь, что если открою глаза, то все это теплое, нежное, счастливое впорхнет и исчезнет, навсегда раствориться в небытие. Я боюсь отпустить его, время непогрешимого, скоротечного детства, когда несешься по холодным бетонным ступеням босиком, перескакивая через две. Только бы не расплескать молоко.

Кружечку сразу налью, а потом горбушку хлеба намажу тягучим медом. Бабушка говорит, что мед записать холодным молоком нельзя. А еще взрослые рассказывали, что однажды на пасеке мужик меда отведал и из колодца студеной водой запил, тут его и парализовало, поэтому я на всякий случай держу молоко во рту, вроде как «грею».

Я только руки свои и вижу: запястья тонкие и пальцы узловатые, как у папы. Некрасивые пальцы и ногти ущербные, бесформенные, маленькие (детские), нет беленьких «счастливых» полукружий. Когда я перед сном загадываю желания, то одно из них, чтобы ногти у меня были красивой формы, «как у взрослой». Но это никогда не сбывается. Ничего не сбывается из того, что задумываешь перед сном.

В отличие от «Алых Парусов» на Арзамасской и «Динамо» возле одноименного спорткомплекса, этот назывался просто «парк». Чтобы попасть туда, достаточно было пересечь Ленинский проспект, пройти по аллее славы, где с обеих сторон на тебя смотрели портреты фронтовиков и героев труда Левобережья, обойти красивое современное здание ДК «электроника», выстроенное на средства одноименного предприятия, и готово! Ты погружаешься в сосновую прохладу детского парка. Здесь было все, что так будоражит воображение ребенка, а под покровом темноты прячет первые робкие юношеские воздыхания: деревянные избушки, карусели, горки, две многопрофильные спортивные коробки, огороженные сеткой, тренировочный манеж с надувной крышей, маяк и пляж.

Я помню радостное возбуждение, что охватывало меня в редкие походы с родителями на водохранилище. Мать собирала какой-нибудь еды, находилось покрывало не слишком новое, да такое и не нужно на пляж. Мы выбирались все вчетвером, и это были мгновения, делающие нашу семью почти нормальной. Мы с братом быстро переняли манеру ходить на пляж и в парк, и делали это с завидной регулярностью. Он и другие мальчишки брали меня с собой, пока я была мала.

Я помню это сладостное ощущение освобождения от оков цивилизации, когда мы переходили крошечную улочку, название которой затерялось в памяти, и разувались, потому что дальше дорога вела только на пляж. И сначала под ногами был горячий, мягкий асфальт, а потом сосновые иголки и шишки, и, наконец, песок – раскаленный, белый. Песок, завезенный сюда специально, потому что до моего рождения берега реки Воронеж (тогда еще никакого не водохранилища, втиснутого в бетонные плиты и гибнущего на потребу растущему промышленному агломерату) были покрыты травой, и колокольчики здесь росли по пояс. А мои маленькие ножки знали только песок, и переминаясь, ожидали, когда мать расстелет покрывало. У воды песок был мокрым и холодным. Можно было строить крепости и просто «лить» его, создавая сказочные строения, похожие на оплавленные восковые свечи. А более всего мне нравилось копать ямки, наблюдая, как быстро они заполняются водой. И белый сверху песок, ниже становится синюшным, почти черным – так прорывалась сквозь его зыбучую толщу земля, которая никуда не делась, а просто укрыта этой белой шубой. Нет колокольчиков, но кое-где даже из песка пробивается трава. Земля всегда здесь, как ни калечь ее, как ни украшай – единственная константа в этом уравнении.

Северный мост тогда еще только строился – из воды торчали железобетонные конструкции, вблизи которых была самая глубина. Там меня учили плавать. Редкое лето я проводила в городе, но это было именно такое лето или просто конец августа. Мы отправились отдыхать в усиленном составе – с нами был дядя Юра по прозвищу «Фрондисий». Человек, подаривший Саше форму хоккейного клуба «Буран» и клюшку «Мукачево». Был ли он болельщиком или хоккеистом, я не знаю. Но долгое время этот человек был вхож в наш дом, шутил, смеялся с нами и приносил хоккейные шайбы. Наверное, именно Фрондисий отнес меня на глубину и предательски оставил там, где ноги уже едва доставали дно. Меня неудержимо несло туда, где провал, пропасть. Темная, отвратительно пахнущая тиной вода, сомкнулась надо мной, но лишь на мгновение. А потом я уже барахталась изо всех сил, кричала и плакала. Саша, ростом гораздо выше, вывел меня на мелководье и там учил плавать. Мы были, как испуганные котята все наше долгое детство – жались друг к другу, и он так много дал мне. А я… надеюсь, что хотя бы скрашивала его одиночество.

Я прекрасно плаваю до сих пор, но панически боюсь глубины. И все же заплываю за буйки, дрожа от страха, твердо следуя концепции своей жизни – преодолевать трудности.

На пляже мы ели с большим аппетитом. Обычно это были вареные яйца, перья зеленого лука, хлеб и редис. Редко – колбаса. «Любительская», «Эстонская» по 2 рубля 20 копеек или шпиг. Накупавшись до посинения мы плюхались, дрожа всем телом, за накрытый матерью импровизированный стол. А отец приносил бутылку «Лимонада». Его продавали в двух шагах от нас: на асфальтовой дорожке останавливалась тележка с напитками. Иногда мы получали мороженое по 10 копеек. Брат любил «Фруктовое», а я «Молочное». Мы, конечно, обожали брикеты и вафельные стаканчики, но это стоило уже 13 копеек или 15, если пломбир – такая роскошь позволительна была только у бабушки во время похода в кинотеатр.

Мороженое съедалось, а палочка стаканчик вовлекались в игру: можно было делать «пирожки» из песка или носить стаканчиком воду, пока он не расклеится, а палочкой отделывать свою крепость, чертить дороги, дырявить окна и бойницы.

Найти красивую ракушку – вот был праздник! Но воронежское водохранилище было богато плоскими шкатулками несъедобных устриц и крайне мало воспроизводило на свет вычурных улиток. И все же панцири их попадались нам. В отличие от устричных раковин, твердых, как камень, улиточные домики были хрупкими и ломались. А по цвету не отличались от устриц и речного дна – такие же зеленовато-бурые, нерадостные.

Из устричных ракушек необходимо было добыть вожделенный перламутр – это же драгоценность, годящаяся и для украшения, и для поделок, и для «секретиков». Этому Саша обучился в определенном возрасте, он каким-то образом вытачивал перламутровые поделки. Но занятие оказалось трудоемкое и малоинтересное – игрушки для нищеты, пытающейся в детстве хоть как-то развлечь себя, подпитываясь врожденной тягой к прекрасному.

На покрывале от мокрых плавок оставался след. Но сидеть на песке я не любила. Он был горячим и забивался под трусы. Это была та ложка дегтя, что портила прелесть отдыха: ноги, попа, живот и спина в белом песке. Он подсыхал, стягивая кожу, и мы снова срывались в воду, чтобы смыть с себя эту скрипящую кольчугу. Худые, поджарые, загорелые тела несутся по берегу, молча или с криком, врезаются в воду и с силой преодолевают ее сопротивление – вот оно, сое детство. Мир, порою казавшийся невыносимым. А сейчас, после сорока, так много обнаруживается в этом мире прекрасного и безвозвратно утраченного, что сердце сжимается от боли, и слезы застилают глаза.

Детское восприятие фрагментарно и ограничено. Мы просто впитываем в себя окружающую действительность, и не в силах обработать такой огромный объем информации, делим в памяти на локальные сектора. Вот так же отдых в городском парке подразделяется для меня на зоны. Здесь, на пляже, все зависело от выбранного места. Можно устроиться у моста – это место было предпочтительнее для взрослых из-за глубины. Мне нравилось ходить под недостроенным мостом, там как-то по-особому плескалась вода, и все звуки трансформировались в некое подобие музыки. Близость воды и немыслимых бетонных конструкций пугала меня. Казалось, что здесь, под мостом, река отчаяннее всего борется за свою свободу, которой уже не бывать. Может быть через столетия, когда разрушится мост, река будет еще жива, и омывая его останки, утопит все воспоминания о страшном индустриальном мире, в который было втиснуто мое детство. Но иногда реки проигрывают и пересыхают. Просто не хватает сил.