Дэн кивнул. Он чувствовал, как глаза его начинали слезиться. Но волю чувствам он дать не мог – вдруг Кэтрин еще посчитает его слабым?
– Ох, Дэнни, – тяжело вздохнула бабушка, грустно улыбнувшись.
Лицо ее, некогда красивое, с высокими скулами, аккуратным носом, небольшим лбом и голубыми глазами, напоминавшему всегда Дэну о ясных днях, было затронуто годами. Да, оно покорилось и морщинам, и болезненной худобе, и естественной сухости, одним словом – времени. Но это ее ничуть не портило, наоборот, признаки старения скорее говорили о том, что человек прожил нормальную жизнь, полную эмоций и испытаний, их преодолений. Он смотрел в это лицо, и все никак не хотел верить, что через какие-то часы его оставит и без того еле светящий огонек, прежде таким ярким пламенем горевший в Кэтрин Элиенс.
– Я не хочу, чтобы ты умирала, – сказал Дэн совсем по-детски и почувствовал, как по щекам начали катиться слезы. Он начал утирать их рукавом своей кофты. – Прости, прости меня…
– За что? – снова улыбнулась она. – То, что ты плачешь сейчас – совершенно нормально. Не скрою, это скорее даже приятно. Потому что это значит, что я дорога тебе, а ты тоже всегда был дорог мне, Дэнни. Я люблю тебя.
Слышать такие слова от Кэтрин было, наверное, сравнимо для него с получением мирового признания: она не была одной из тех людей, кто постоянно ими разбрасывается.
– И я тебя, – от изумления он даже перестал плакать.
Она раскрыла ладонь своей веснушчатой руки, и Дэн вложил в нее свою. Так они просидели еще несколько минут, без слов, потому что ни один из них не хотел нарушать ареол этого молчания, ибо именно оно говорило о важности того дня. Ведь когда в нашей жизни происходит что-то значимое, то на какое-то время нам необходима эта тишина, не правда ли? Мгновения для того, чтобы нас захватили нужные мысли или эмоции.
Будь то первый поход в школу, первый поцелуй, выпускной, свадьба, чье-то рождение или смерть – в эти дни случаются некие безмолвные секунды, в которые, кажется, время перестает существовать и Вы, будучи честным с самими собой, по-настоящему живете.
– Мне правда жаль, Дэнни – в глазах Кэтрин он прочитал скорбь. – Что я не уберегла твою мать. Мою Диану, мою девочку… Она была еще слишком мала, для того, чтобы жить самостоятельно. Но я отпустила, я позволила… И ты лишился материнской ласки из-за этого. Прости меня.
Уже много раз они обсуждали эту тему, и Дэн на этот раз сказал то же самое, что и говорил всегда:
– Сама говорила мне, что иногда мы бессильны перед судьбой. И этот случай – именно из таких. Так что не кори себя. Ты любила ее всем сердцем, а мне любви дала столько, сколько хватило бы и на десятерых таких же бездельников, как я.
В ответ он встретил благодарный взгляд:
– Спасибо. Я знаю, что повторяюсь уже в сотый раз, но все равно, спасибо. В эти минуты мне особенно важно было это услышать. Ты всегда значил для меня многое, Дэнни. И сейчас значишь. Ты – большой молодец. Теперь тебе нужно стать еще сильнее, нужно научиться выживать и выбирать свой путь. И ты с этим справишься, я знаю.
Вот это и были последние слова Кэтрин Элиенс. Все, что было после них, смешалось в голове Дэна и всплывало в памяти какими-то урывками. Предсмертные мучения Кэтрин, похороны, опустевший дом, первая неделя после кончины бабушки, которая прошла для него словно в каком-то тумане, и ярким белым пятном в этом вихре воспоминаний вертелась белоснежная бумага с ярко-черным, свеженапечатанным текстом на ней – свидетельство о смерти….
Ее больше не было, но иногда, по утрам, ему наивно думалось, что вот-вот она покажется в дверном проеме его комнаты, позовет завтракать и пить кофе. Его Кэтрин варила каждое утро сама, не признавала кофемашин, хотя у нее и было достаточно средств, чтобы купить себе одну (в N она получала намного больше, так как местная школа дополнительно финансировалась владельцами домов загородного поселка Двадцатка, в котором проживала местная элита, лишенная, однако, частной школы для своих детей). Приятный запах этого бодрящего напитка вкупе с ароматом блинчиков или омлета, который получался у Кэтрин просто изумительно, распространялись по всему дому, так и призывая подняться с кровати и начать свой день как можно скорее.
Именно благодаря этому запаху, вернее, его отсутствию, каждый раз во время своих иллюзий Дэн мог возвращаться к реальности. И в ней он был теперь абсолютно одинок.
Бабушка завещала ему все, что у нее было – дом, накопления, некоторые семейные памятные вещи (то были фотографии, кое-что из оставленных ее дочерью, Дианой, вещей во время их последнего визита с мужем Грегом, а также книги и пара собственных рукописных рассказов Кэтрин, которые она написала еще в свои студенческие годы, однако так и не опубликовала). Сумма составляла ровно половину от необходимой для учебы в Академии Наук и Искусств Второго материка. За время работы в изрядно помотавшем ему нервы местечке «Deal with it!» Дэну удалось скопить еще четверть. Еще два года подобной работы здесь или три-четыре в L – и он смог бы достичь своей цели, если все-таки эта цель еще будет существовать.
В душе Дэн надеялся, что этот случай с Глебом Яковлевым окажется лишь очередным жизненным «пинком», не более того. Такие «подталкивания» всегда мотивировали его работать усерднее, при этом не втаптывая самого Дэна в грязь, оставляя лишь на самом нем несколько пятнышек, будто он всего лишь в лужицу наступил и только. Но если же эта ситуация окажется другой, если угроза действительно имеет место быть, то…
«Я стану ходячим трупом?.. Или уже стал?… – Дэн поежился. – Нет, нет, не хочу думать об этом. Встречусь с Глебом и наверняка все разузнаю».
Он решил развести в своем мангале огонь, на нем и разогреть ужин – недавно купленные куриные крылышки-заменители. Мясо было редким гостем в его доме, а качество того, что, к примеру, закупалось для гамбургеров в “Deal with it” Дэна мало устраивало. Поэтому он предпочитал заменители, которые, хотя и были созданы не природой, выглядели более съедобными и полезными.
Зайдя в дом, Дэн сразу же повернул направо – кухня граничила с прихожей. Комнатка была слишком маленькой для него, в ней впритык стояли плита, холодильник, гарнитур и мойка, а для стола места и вовсе не осталось, поэтому он в свое время был установлен в гостиной. На первых порах самостоятельной жизни Дэн то и дело что-нибудь в этой крохотной кухне разбивал, сносил, потому как был непривыкший к работе на ней – приготовлением еды все же в доме занималась по большей части бабушка. Но прошло время, пришел и опыт, научивший его быть более хозяйственным и умелым, а потому в свои девятнадцать Дэн мог спокойно приготовить себе обед из трех блюд, причем в самых разных вариациях, используя обыкновенные продукты, которые можно было купить в любом из магазинов N.
Конечно, «продукты» чаще всего означало заменители, но некоторые натуральные он все же мог себе позволить, такие как, к примеру, яйца или хлеб. Он знал, что некоторые не могли купить и их, поэтому приходилось покупать удешевленные версии, которые, хотя и по составу были такими же, что и настоящие продукты, на вкус скорее напоминали резину.
Начав рыться в шкафчике в поиске спичек, он наткнулся на собственную «заначку», пачку дорогостоящих «Marlboro». Дэн слышал от кого-то, что эти сигареты стоили сущие копейки буквально столетие с небольшим назад, когда продавались на Земле, однако сейчас за них приходилось отдавать сумму, сравнимую с ужином в приличном ресторане (во всяком случае, в N это было так, на счет других городов он ничего не знал). Он очень редко курил или выпивал, но, если уж позволял себе это делать, то всегда предпочитал первое. От никотина, по собственным его ощущениям, наступало расслабление, но не отупение, которое следовало от алкоголя.
Вынув одну сигарету, он какое-то время просто держал ее за фильтр, не поднося к губам. Были времена, когда по нескольку дней мог мечтать об этом моменте: зайти домой, и, включив музыку и полу развалившись на диване в гостиной, сделать первую затяжку, почувствовать, как мозг начинает чувствовать блаженное облегчение ото всех неприятных мыслей, преследовавших Дэна в течение всей недели. Сейчас же он не ощущал никакого желания закурить, разве что по привычке.
