В доме поселилась тишина.

Собака не знала, что такое смерть. Впрочем, и люди не знают этого. Но они знают, что это – есть. Собака не знала о смерти. Она видела, что её Бог осиротел и сразу как-то ссутулился, поник. Он по-прежнему ласкал собаку, давал ей вкусную еду, но ласки его были скупее, а еда перестала быть радостью.

На рабочем столе профессора появилась толстая темно-зелёная книга. Он читал её в тишине, читал помногу раз, позабыв и забросив пылиться все свои учёные книги. Всё чаще он подымал голову и вглядывался в ночное небо, как будто силился что-то прочесть в этой звёздной книге, открытой для всех, кто имеет глаза.

– Нелепый человек! – думал он. – Всю свою жизнь, пока я был счастлив, счастлив молодостью, любовью, наукой, я не часто поднимал глаза к небу, не часто смотрел в глаза звёзд, но и тогда, когда было это, я любовался ими, как чудесной картиной, подаренной природой нам, чтобы не опустели наши души, не разучились видеть и любоваться красотой мира.

– Нелепый человек! Только теперь, поражённый несчастьем, подкосившем мои силы и радость жизни, я понял, что эта прекрасная картина – звёздное послание, открытое всем людям, звёздная рукопись, хранящая тайны бездонного мира.

– Сколько высоких истин скрывают эти мерцающие знаки, сколько глубокой мудрости хранят они для посвящённых! Каждую ночь открывается нам эта книга, но люди, усталые суетой и заботой желудка, равнодушно опускают глаза, закрывают их глубоким сном.

Так думал профессор. Быть может, будь он поэтом, он увидел бы в ночном небе звёздное стихотворение, поэму, написанную Богом или природой, что в общем то – одно и то же. Но он был математик. Он увидел звёздную теорему. И решил остаток жизни посвятить её разгадке.

Несколько лет прошло в упорных трудах. Не доверяя никому, профессор сам составил подробную опись всех звёзд, определил их звёздные величины, рассчитал расстояние до них, изучил десятки книг по астрономии. Профессор поступал, как всякий учёный, сначала собирая фактический материал и затем приступая к его анализу. Много бессонных ночей провёл он у подзорной трубы и за рабочим столом. Наконец, что-то начало вырисовываться и на белых листах запестрели странные формулы и уравнения, для простого человека столь же непонятные, как и звёздная теорема.

– Мир – это Бог, думал профессор, и Бог – это мир. Он обозначил Бога через икс, а человека – через игрек. Остальные переменные обозначили звёзды. Обилие звёзд привело к такому количеству уравнений, что у профессора закружилась голова. Но он, как истинный учёный, не растерялся и вывел закон, формирующий созвездия. Поскольку их гораздо меньше, чем звёзд, получилась уже обозримая система уравнений, хотя всё ещё очень трудная для решения. Но профессор не унывал. Великая задача, ставшая делом его жизни, придавала ему сил.

– Ничего, ничего! Не вешай хвост, дружок. – говорил он собаке. – Если мне удастся разгадать эту теорему, найти мировую формулу, возможно это прольёт новый свет на человеческую жизнь. Бог или природа, как бы оно там не называлось, наверно хочет помочь людям, открыв им великую истину, начертанную на звёздной странице. И не случайно она так трудна для разгадки. Бог хочет труда, душевной воли, стремления человека к истине – это приближает его к Творцу.

– Истина не может быть доступна каждому – без труда и желания. Это самое дорогое, что есть на свете, – истина.

Собака слушала его взволнованные слова, глядя в глаза, и вера жила в молчании.

Однажды весенним вечером, прогуливаясь вдоль берега реки, профессор повстречал местного священника. Отец Павел удил рыбу. Святые отцы любят ловить рыбу. По-видимому, это – традиция.

Профессор спросил, не помешает ли он, если сядет рядом. Отец Павел не возражал. Хоть он и неодобрительно относился к "этим безбожникам", но учёных людей уважал.

Поговорили о погоде, о красоте вечерней природы, потом помолчали о своём. Солнце заходило за окрестные холмы. Природа притихла, даже ветер заснул.

Профессор глубоко вдохнул, наслаждаясь прохладным воздухом, и, глядя на солнечный диск, задумчиво сказал:

– В такие минуты чувствуешь себя в гармонии с миром. Будто растворяешься в нём… Смолкает суета, отступают дневные заботы и, вслушиваясь в тишину, душа прикасается к вечности.

Отец Павел с любопытством посмотрел на него.

– Вы говорите, как человек религиозный. Но я знаю, что вы не веруете в Бога.

– Это не совсем так, святой отец. – слегка улыбнулся профессор. – Я не верю в библейского Бога. Но не отрицаю идею Бога, как таковую. Я нахожу её любопытной и даже вероятной. И разве то, что мы учёные называем природой, не есть всего лишь – другое слово?

– Вы рассуждаете о Боге, как о какой-то гипотезе. Сразу видно учёного человека. – шутливо заметил священник.

– Да, наверное, – рассеянно сказал профессор. – Это не есть вера. Наука отучает человека верить. – он посмотрел на священника. – Но иногда я вам, людям искренне верующим, очень завидую. Вера придаёт смысл жизни. Человек с Богом в душе – это человек со спокойной душой. Беда в том, что уверовать нельзя умом, желанием. Это или есть, или нет.

– Поймите меня правильно. Я вовсе не хочу уверовать. Я искренне считаю любую веру пусть возвышенным, пусть спасительным, но обманом. Нет, я не хочу уверовать. Но я завидую тому душевному покою, той душевной силе, которые даёт человеку вера.

Священник выслушал его серьёзно.

– Знаете, что? Приходите-ка вы в церковь. Поверьте, это никогда не поздно. Я знаю это по опыту.

– Нет, святой отец. – грустно улыбнулся профессор. – Я не приду. Мне уже поздно перечёркивать свою прошлую жизнь – так ведь ничего и не останется?

Он поднялся и, попрощавшись, пошёл домой.

Солнце уже село. На небе загорались первые звёзды.

Очередную годовщину своего одиночества профессор как обычно встречал на кладбище. Он приносил с собой живые цветы и ставил их на могильную плиту, поливал растущие вокруг кусты сирени, протирал от пыли памятник и потом долго смотрел на него, сидя на короткой скамеечке.

Он вспоминал эти глаза, этот смех, эти длинные мягкие волосы, пахнувшие весенней травой. Он вспоминал своё короткое счастье, и печальная улыбка трогала губы. Нет, он не плакал, он давно разучился плакать. Только в сердце росла и старела глухая боль. Он уже привык к ней – казалось, она всегда жила в нём.

Посидев полчаса, он подымался и, вздохнув, уходил по песчаной дорожке вдоль оград и крестов, не глядя по сторонам. Собака бежала следом.

В этот раз он услышал знакомую с детства песенку и удивился. Кто-то пел грубоватым голосом, нарушив привычную здесь тишину. Оглядевшись, он увидел могильщика, роющего яму. Стоя по пояс в земле, он выбрасывал грунт лопатой и напевал забавную песенку.

– Добрый день!

– День добрый, господин профессор. – подняв голову произнёс тот и вытер рукой со лба пот. – Как ваше здоровье?

– Спасибо, хорошо. – он подошёл ближе и заглянул в яму. – Мягкая здесь земля, хорошая.

– Да, землица нежная, прямо перина. Так бы сам и лёг. – засмеялся могильщик.

– Я слышал – вы пели. И как-то странно звучит весёлая песня на кладбище, нет?

– А что тут странного? Это моя работа, а любую работу лучше исполнять с радостью, с весельем.

– Вы давно тут работаете?

– Да, считайте – всю жизнь. И отец мой тут работал и я, как его схоронил, так всю жизнь этим и занимаюсь. Работа – как работа. Обычное дело.

– Понимаю. – кивнул профессор. – Вы привыкли к этому и смерть не пугает вас. Ведь она – всего лишь ваш заказчик, дающий вам работу. Ко всему человек привыкает. Обычное дело не может быть трагичным, не может быть таинственным. Оно становится мелким, неглубоким – как те полтора метра, на которые роют могилу.

– Это верно. Я много видел мертвецов, в них ничего нет страшного. Они лежат, как манекены, нет – как сброшенная одежда. Люди прячут их в землю, потому что не знают – что с ними делать?