— Физическое состояние — на него можно и наплевать. Главное — тревога, — сказала я. — Все время беспокоюсь, как я буду принимать вечером гостей.
Ян присел рядом со мной. День был жаркий, но пасмурный, и в воздухе пахло скипидаром. Ян сказал, что он венгр, во всяком случае родители оттуда, и отлично умеет готовить гуляш и паприкаш, а рос он в венгерской общине в Нью-Джерси. Даже произнес несколько слов по-венгерски, наверное, хотел доказать, что не врет. Он спросил, сколько мне лет, а когда я сказала: Двадцать восемь, с некоторой обеспокоенностью заглянул мне в глаза. Странно, но в последнее время везде, куда бы я ни пришла, все выясняют, сколько кому лет. Просто эпидемия какая-то! И каждый норовит уколоть другого его возрастом — словно бабочку на булавку насаживает.
— А тебе сколько лет? — спросила я.
— Тридцать четыре.
— Это уже старость, лапочка, — сказала я.
— Мне уйти? — спросил Ян.
— Нет-нет, — сказала я. — Шутка.
И я рассказала ему историю про то, как один пожилой человек (семидесяти двух лет), друг семьи, позвонил и пригласил меня на ленч. После ленча (arroz con pollo)[2] он сказал, что хотел бы поехать ко мне и заняться любовью. Хоть я и ответила, что будет лучше, если мы останемся друзьями, и напомнила про его счастливый брак, у выхода он меня все-таки облапил. Я бросилась прочь, а он на прощание выдал комплимент относительно некоей части моего тела.
— Разве это не ужасно? — спросила я.
— Почему это тебя шокирует? — сказал Ян, — Наверняка ты с таким не раз сталкивалась.
— В семьдесят два года! — сказала я. — Животное. — И попыталась объяснить, что мужчины моего возраста рукам воли не дают. — Если ты кого-нибудь куда-нибудь приглашаешь, а потом вы решаете завершить встречу в постели, то решение бывает обоюдным, так ведь? Ты же не станешь кидаться на девушку на пороге ее дома.
Ян согласился со мной и подтвердил, что не станет. У следующей опоры кто-то играл на трубе, причем довольно плохо, и стоны трубы неслись над водой. Из-за этого музыкального фона все походило на сцену из фильма, во всяком случае, так казалось. Я объяснила Яну, что устала от мужчин, навешивающих на меня оценочные суждения.
— Большинство мужчин, с которыми я встречаюсь, все время выдают какие-то определения, — сказала я. — Но ведь любому — мужчине, женщине можно сказать, что он чем-то расстроен, и в пятидесяти процентах случаев попадешь в точку. — Ян, кажется, меня не понял.
— А мне не кажется, будто ты чем-то расстроена, — сказал он.
— Я и не расстроена, — ответила я. — Ну, может, самую малость, но это потому, что нервничаю перед гостями. И нет у меня никаких причуд и странностей. Все вокруг с причудами, а я нет. Уж это я определить в состоянии.
— Угу, — сказал Ян и предложил мне прокатиться на мотоцикле. Я подумала и согласилась, хотя в последний раз, когда я каталась на мотоцикле, нарвалась на своего отца, Макса, — сначала он узнал Рики, малолетнего преступника, за спиной которого восседала я, а потом и меня. Он заставил Рики остановиться, велел мне слезть и впредь запретил кататься на мотоциклах.
Я прикинула, что срок давности Максовым запретам уже вышел, но все-таки немного нервничала. Макс был не прав, но не во всем. Я понимала, что развлечение это опасное, возможно на грани патологии, но не будет же Ян гнать по улицам города на бешеной скорости. Он дал мне шлем, который возил пристегнутым к переднему колесу, и я попыталась засунуть в шлем свою рыжую гриву. Ощущение было такое, будто меня сдавили тисками.
— Не трогай это, — сказал Ян, показав на какую-то штуковину сбоку. Можешь обжечься.
Потом он вышиб подножку, завел мотор, и мы рванули вперед. Машин было полно, мы долго, пока не пробились к тротуару, объезжали какие-то такси, и ощущение у меня было такое, что еще немного, и колени мне снесет напрочь. Я крикнула Яну в ухо, что хочу проехать мимо дома моего бывшего дружка. И даже представила себе, как мы с Яном мчимся на зеленый свет и я машу Стасу рукой; Стас замирает в изумлении, а потом бросается за нами вдогонку. Стаса, естественно, на улице не было, но приятно иногда немного помечтать.
Мы с Яном ураганом пронеслись по Южному Манхэттену, а потом он высадил меня неподалеку от дома. Я уже собралась с ним распрощаться, и тут мне в голову пришла одна идея. Ян оказался милым и симпатичным парнем, и, хоть мне он вряд ли пригодится, возможно, подойдет какой-нибудь из подружек. В людях я, по-моему, разбираюсь неплохо, а Ян учился в Вест-Пойнте, бросил его и поступил в Бард-колледж. Короче, я дала ему свой адрес и пригласила вечером в гости. Он сказал, что придет с удовольствием.
Часть адреналина я, конечно, катаясь на мотоцикле, спалила, но все-таки не могла заставить себя вернуться домой и ожидать там надвигающегося приема. Поэтому я решила сходить куда-нибудь поесть и направилась вверх по улице. Аньес, местная экстрасенсша, сидела у окна. Когда я проходила мимо, она меня остановила и показала на мужа, который стоял у сточной канавы рядом с собакой — изнуренной и потрепанной, точь-в-точь старая плюшевая игрушка.
— Мы женаты уже тридцать лет, — сказала Аньес, — и очень подходим друг другу. Он ненавидит людей, а я их люблю и беседую с каждым. Он плохо видит, но ноги у него здоровые. Я едва хожу, зато зрение отличное. И живем мы в разных квартирах.
Я кивнула.
— Поболтаем в следующий раз, — сказала я. — Мне надо пойти перекусить. И еще купить вина. У меня сегодня гости.
Завернув за угол Бликер-стрит, я учуяла запах говядины. С чесноком и луковым соусом из пакета — не худший вариант. Кажется, нечто похожее я когда-то ела. Было почти три часа пополудни.
И тут я увидела двух знакомых мужчин. Оба катили перед собой коляски с детьми.
— Привет, Элинор! — крикнул мне Марк. Я перешла улицу и подошла к ним. — Наши жены отправились на смотрины младенца, а мы остались при детях. Ты ведь знакома с Борегаром?
— Да, — ответила я и взглянула на ребеночка, которого вез Борегар. Он был просто прелестный.
— Это не мой, — сказал Борегар. — Племянница.
— Как дела, Элинор? — спросил Марк и посмотрел на меня с состраданием. Не виделись мы с ним с тех самых пор, как я разошлась со Стасом.
— Отлично. Просто великолепно, — сказала я. — Делаю карьеру, у меня премиленькая квартирка…
Марк занервничал.
— Очень рад, — сказал он. — А мы ходили смотреть Златовласку и трех медведей.
— Тебе понравилось? — спросил Борегар у племянницы. У детки было пухлое надутое личико. Я бы ей дала от силы года полтора.
— Очень понравилось, спасибо, — ответила она.
Вид у обоих молодых людей был довольно хмурый.
— А вам самим-то понравилась Златовласка? — спросила я. Они промолчали. — На соседней улице вчера была ярмарка, — сказала я. — Может, и сегодня там что есть, зайдите проверьте. — Я показала им кожаный напульсник в заклепках. — За эту штуковину я заплатила всего два доллара. Надо было еще купить. Там были и с шипами. Честно говоря, я бы носила десяток сразу — до плеча. И тогда никто бы ко мне не полез.
Борегар внезапно встрепенулся.
— Куда ты переехала, Элинор? — спросил он. — Выглядишь ты просто замечательно.
— Точно, Элинор, — подтвердил Марк.
Короче, я и их пригласила.
Потом я пошла в кафе, заказала гамбургер и картошку фри. Мне нужно было как-то себя поддержать. Еда была до того омерзительна, что это даже привело меня в восторг. Почти ледяная полусырая картошка, водянистый кетчуп и тощий кусочек мяса между двумя холодными кусками булки. Отвратительно. Я, дрожа от нервного возбуждения, смотрела на часы, следя за неумолимо бегущим временем. Посетители в этот час были только случайные. Я чувствовала, что токи, от меня исходящие, влияют и на окружающих. Какой-то бородатый хиппи донимал официанта.
— Что с тобой? — повторял он все время. Официант явно плохо понимал по-английски, он был темен и угрюм. — Почему ты такой мрачный? — допытывался бородач. — Иди сюда, я тебе помогу. Ты откуда? — Официант не отвечал. — Ты классный, — сказал хиппи. — Такой красавчик, но еще и классный.
