А сейчас только скажи «Романовы», и тут же выскочат Гогенцоллерны с их микродозами крови Романовых и нелепыми претензиями на русский трон. Над этим вариантом даже смеяться скучно. Гогенцоллерны, впрочем, всё равно выскочат и обязательно устроят потешные бои с другими Романовыми, но Ставров не верил, что собор кого-нибудь из них поддержит.

Так по какому же принципу искать претендента? Во-первых, это должен быть Рюрикович. Других аристократических родов на Руси почти не было. Не из Гедиминовичей же выбирать. Во-вторых, претендент должен говорить по-русски без акцента, а то основная масса Рюриковичей сейчас на Западе, и надо ещё посмотреть, много ли в них осталось русского. Есть, конечно, Рюриковичи и в России, но отечественные носители громких аристократических фамилий представляют из себя так мало интересного, что хоть плач. То журналист какой-нибудь, то, прости Господи, депутат. И если Рюрикович говорит с советским акцентом, то лучше уж с французским.

Им грозила опасность выбрать нелепого царя, над которым русские люди будут просто потешаться. Одинаково нелепым оказался бы царь как из отечественной постсоветской интеллигенции, так и из западной либеральной тусовки. Это был принципиальный тупик, то есть тупик самого принципа.

Ставров лениво пролистывал европейские сайты, где можно было найти весьма внушительные перечни представителей древнейших аристократических фамилий. Он понимал, что почти ни чего не сможет узнать об этих людях из кратких биографических справок и генеалогических древ, то есть и выбрать не сможет. Но он молился, что бы Господь подал ему знак, чтобы в какой-нибудь незначительной детали ему вдруг открылась истина, чтобы вопреки всему он вдруг УВИДЕЛ претендента на русский трон.

Постепенно Ставров приходил в отчаяние от лицезрения множества породистых физиономий, всё это было не то. Но вдруг он увидел среди этих физиономий лицо. Царственное, очень простое и одновременно чрезвычайно утонченное. Это было лицо человека, призванного повелевать движениями бровей.

Настоящий аристократ – большая редкость в наши дни. Генеалогия, конечно, поможет в его поисках, но не даст гарантий. В ином принце мы видим принца только потому, что нам известно – он принц. Но представьте себе, что по улице идет человек в обычной одежде, вы бросили беглый взгляд на его лицо и вдруг почувствовали – это принц. Вот что такое настоящий аристократ. Только такой человек может претендовать на престол. Но почувствовать принца дано далеко не каждому, люди в большинстве своём не воспринимают таких тонкостей. Им же нужен был такой человек, в котором увидит принца вся страна. Ставров смотрел сейчас на фотографию именно такого человека. Он чувствовал, что современные русские люди вполне способны увидеть в этом человеке царя. Сначала он хотел отобрать троих, чтобы потом выбирать уже из них, но сейчас понял, что в этом нет необходимости. Он уже нашёл единственного претендента, которого готов был поддержать, и эта его полная уверенность сама по себе была знаком, о котором он просил Господа.

А ведь он почти ни чего не знал об этом человеке. Князь Олег Владимирович Константинов. Принадлежит к побочной ветви Рюриковичей. Капитан французской армии в отставке. Закончил Сорбонну. Доктор филологии, специалист по русской литературе. Женат на принцессе крови, представительнице одной из древнейших аристократических фамилий Франции. Имеет сына 16-и лет и дочь 13-и лет. Живет в предместье Парижа. Вот и вся информация о нем.

Ставров улыбнулся, обратив внимание на то, что они одногодки, им обоим по 45 лет. Но это ни о чем не говорило. Что если Константинов первостатейный либерал? А что касается царственности его лица… Да мало ли кому какое досталось лицо. Конечно, человек потом всю жизнь обрабатывает ту заготовку лица, которая досталась ему от природы, он может испортить своё лицо, а может и существенно улучшить. Константинов явно не провалил эту задачу. Но для управления Россией одной харизмы мало. Им нужен такой государь, который будет не только царствовать, но и править. Им нужен самодержец, а не декоративная фигура. Сможет ли сорбоннский доктор филологии править Россией? Будет чудо, если сможет. А имеет ли право он, Ставров, строить свои планы на обязательном чуде, фактически ставить чудо в график? Гадать было бесполезно, надо было встречаться с князем.

Ставров срочно вызвал к себе министра иностранных дел, велел связаться с посольством России во Франции, найти Константинова и спросить у него, готов ли он принять у себя в гостях президента России, который посетит Францию с частным визитом, инкогнито. Всем связанным с этим делом мероприятиям велел присвоить высший гриф секретности.

Когда Ставров волновался, он говорил спокойно, но очень жестко, из чего опытный министр сделал вывод о сверхсрочности дела, так что колесики закрутились с очень большой скоростью, и ответ из Франции пришёл в тот же день. Константинов готов был принять Ставрова. Иероныч на следующий же день вылетел во Францию на маленьком самолёте, прихватив с собой лишь одного адъютанта.

Всё происходило настолько стремительно, что Иероныч и сам не успевал осмыслить происходящее, автоматически отдавая короткие жесткие приказы. Вот он уже стоит на пороге небольшого домика, нажимает на кнопку звонка, дверь ему открывает хозяин, и Ставров насколько может непринужденно говорит:

– Здравствуйте, Олег Владимирович.

– Здравствуйте, Александр Иеронович. Проходите. Мы не ждали вас так скоро и подготовиться толком не успели, а потому приносим свои извинения за то, что всё будет очень просто.

– Так даже лучше, – Ставров шагнул в гостиную.

– Позвольте вам представить, сказал Константинов, – Моя жена Софья Андреевна, сын Дмитрий, дочь Людмила.

«Царица, царевич, царевна», – думал про себя Ставров. Он видел их уже в этом качестве, впрочем, не важно, что он видел. Они ими были. Царственная осанка, тонкие благородные лица, сдержанная доброжелательность, простая элегантная одежда.

Константинов прочитал молитвы перед старинной иконой Пресвятой Богородицы, и они уселись за стол. Ставрову вдруг стало не по себе от мысли, что он сидит за одним столом с царской семьей. Да ведь и им тоже не приходилось сидеть за одним столом с правителем России. Похоже, тут все волновались, хотя Константиновы скрывали это куда лучше. Порода. Та самая порода, которой в Ставрове ни когда не было, и сейчас он обостренно это чувствовал.

Потом он не мог вспомнить, какими фразами они обменивались за столом, что ели. Фразы были по большей части данью любезности, еда совершенно бесхитростной, но довольно вкусной. Всё это не имело ни какого значения, но было очень важно. Ставров, уже собиравшийся возродить дворянство, вдруг понял, что уж кому-кому, а только не ему это делать.

Кого они сейчас в нем видят? Грубого постсоветского офицера с колючим взглядом и дурными манерами? Хотя они, наверное, настолько великодушны, что стараются не замечать того, насколько неотесанный человек оказался с ними за одним столом. А кого он в них видит? Существа из другого мира. Людей, которые превосходят его не только и не столько манерами, сколько качеством личности. Он чувствовал, что эти люди дышат по-другому, совсем не так, как он и ему подобные. Ставров ни когда не стыдился своего пролетарского происхождения, он и сейчас не склонен был по этому поводу комплексовать, он знал себе цену. Но он почувствовал, что на вершине государственной пирамиды должны быть они, а не он. Он, правитель великой страны, хотел предложить власть людям, которые на настоящий момент ни для одной страны ни чего не значат. Если рассуждать по-плебейски, он оказывал им большую честь. Но он ни когда не предложил бы им власть, если бы не чувствовал, что это для него будет большой честью служить им. Казалось бы, обед – это всего лишь еда и обмен любезностями. Но именно во время обеда он окончательно понял, что зашёл в ту единственную дверь, в которую должен был зайти.

Когда они поели, Константинов встал, прочитал молитвы и пригласил Ставрова в свой кабинет. Здесь, едва усевшись в кресло, правитель сказал: