Ырысту знал еще одно слово смешное, жаргонное, его и выкрикнул: шухер! Не первый день воевали вместе, многое прошли. Жорка перепрыгнул улицу, вбросил себя в развесистый куст с колючими ветками. Кириллов юлой закрутился к фонарному столбу, в одну секунду напялив каску. Бардин метнулся к стене ближайшего дома, прижался к жестяной водосточной трубе.

Выстрел, столбик пыли! Мимо. Откуда?! Автоматная очередь ровным швом по стене. Кириллов зашелся нервным смехом, пацан в кустах, пацана бы не задели.

Выстрел! Рикошет! Звон! Ырысту, не целясь, пустил пулю на звук, приставным шагом от водостока влево, свалился в окно первого этажа. Оказался четко напротив врагов. Кириллов понял, сообразил, дал очередь из ППШ по чердаку строения напротив. Жорка, царапая лицо, вжимался в терновый куст.

Бардин огляделся, куда попал? Пустая зала рождала эхо, двустворчатые двери намертво заперты. Ырысту нашел у стены трехногий журнальный столик, пододвинул его поближе к окну, устроил упор для винтовки. Дом напротив плевался опасностью. Стреляют, кажется, двое. Только высунись, только попробуй. Где ты там? Покажись. Чердак? Как же я задолбался!! Как все достало! Устал… Опять эта несносная повинность, дурацкая ненужная работа. Скорее бы настал тот час, – а он настанет, – когда воинская доблесть отравится в склеп, где похоронен домострой, дуэльный кодекс, сословное деление, ясак. Весь этот бред. Война это бред. Как хочется тишины…

Жорка, в отличии от Ырысту, был неспособен связно мыслить под обстрелом. Он бормотал: суки, падлы, суки! Он ненавидел, он был взбешен. А Кириллов про себя напевал: если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой. Чутка обмочил штаны – давно такого не было. Опять бояться стал. Главное, чтоб пацана не зацепило. Кириллов переместился за угол дома, лег на камни, шепнул им сильную молитву из двух слов.

Ырысту наблюдал. Двое там, с автоматами. Лишь бы не фаустпатрон… А, нет, трое, как минимум. Слуховое окошко на чердаке. Трескучие искры. Полетели от выстрела ветки куста. Жорка живой? Живой, огрызнулся очередью и пополз в сторону, прижимаясь к земле как гусеница, только задница оттопырена.

Вжав приклад в плечо, Ырысту наблюдал окно чердака. Выстрелил. Наверняка попал. Пристрелил нарушителя. От отдачи заныл давнишний твердый синяк на правом предплечье. Говорят, в плену по такой травме распознают снайперов. Бардин один раз был близок к тому, чтобы попасть в плен, часть около суток была в окружении. Комиссар, сучок, застрелился. Комбат тоже попытался, но не попал. А из динамиков с немецким акцентом голос долдонил на весь лесок: «сдавайтесь, бла-бла-бла, вас ожидает горячий ужин, теплая постель…». Можно было бы сдаться. По крайней мере, Ырысту не еврей. И не заподозришь. Но Тарас Хилюк популярно объяснил – где только нахватался? – что фашистский плен, это тебе не тот немецкий плен, что двадцать лет назад, тут все серьезно – эта война на истребление. Кроме того, Советский Союз не подписал тех, соглашений, которые давали гарантии военнопленным, так что хрен на рыло, а не ужин.

Чердак замолчал, немцы теперь стреляли из окон первого этажа. Дверь в подъезд была выворочена и держалась на одной петле. Можно перебежать улицу, зайти, и гранатами, гранатами.

Заработал ППШ Кириллова. Остатки стекла сдуло из рам. Огневые точки фашистов перемещались, Бардин пытался определить последовательность. Патронов не много, нужно наверняка. Вот силуэт! Бардин выстрелил. Вроде попал. Пришла в голову мысль: «Снайпера – отродье лихое, однако дело свое знают».

А в это время с той стороны, откуда пришли красноармейцы, послышался звук мотора. И характерный хруст траков по мостовой. Танк. Ырысту на слух определил: наши, ИС-2, точно. От этого ИС хотя бы польза, вреда уж точно нет. А Кириллов подумал: что ж так долго, нас чуть в лучший мир не оформили.

Под прикрытием тяжелого танка бежали бойцы. У места перестрелки они рассредоточились. Дуло танка направилось на дом. Сейчас как даст!

Но не понадобилось. Белая тряпка показалась в окне. Бой утих, стрельба – на паузу.

И стоило тогда стрелять, подумал Ырысту. На что надеялись? Желание жестокости, последний всплеск мести за рейх?

Из проема двери медленно вышел высокий фашист. Как вечный призрак беззаконного зла, был он прозрачный, худой, и человеческий череп – символ СС – серебряной точкой блестел на фуражке. Вздутыми венами взбугрилось лицо, взгляд в никуда и тонкие руки вскинуты вверх. Медленный немец, без двух минут мертвый, без всяких сомнений – Ырысту это чувствовал – был убежден в своей правоте. Ему не хватило, не повезло, но эсэсовец сделал все, что возможно. Другие закончат. Бардин встречал таких, видел таких в прицеле. Их можно ненавидеть. Даже нужно. Но стоит отдать им должное – верные слуги идеи, солдаты своих, пусть и ложных, но убеждений.

За высоким вышел второй. Тот был мало похож на арийца – круглолицый, седой, кривоногий. Китель седого расстегнут, ремня нет, широкая часть галифе надорвана, свисает лоскутом. Руки за головой, смотрит себе под ноги.

Бардин вылез из укрытия.

– Поди последние, – голос Кириллова за спиной.

– Как знать, – ответил Ырысту, не оборачиваясь. Последние здесь? Или вообще?

Фашисты стояли, к ним осторожно, держа оружие наготове, подходили красноармейцы, и Жорка – в первых рядах.

Бардин и Кириллов двинулись к ним. Надо же посмотреть, кто такой день хороший испортил.

– Нихт шиссен, – промолвил высокий. Без страха, без мольбы, будто делая одолжение.

– Нышьт шиссен, – сказал седой, не поднимая глаз.

А Жорка набросил автомат на плечо и заорал что-то вроде: попались, сукины дети! Ща казнить вас буду, демоны!

– И куды их? – спросил один боец.

– До Ветрова, – ответил кто-то и заржал.

– Э! Да вы че?! – возмутился Жорка. – Это наши «языки». Мы их два дня пасли с товарищем Бардиным. Хотели взять по-тихому! Откуда эта танкетка взялась? Все испортили. Вон тот мордатый – всяко генерал…

И седой, словно понимая, что речь о нем, поднял голову. Руки он все так же держал на затылке, но было это – так показалось Ырысту – неправильно, неестественно.

«Совы не те, кем кажутся», – нелепая мысль упала на Бардина. Тут все не так. Неправильно! Седой. Руки за головой. И из шеи его – Ырысту увидел почти как в реальности – под подбородком седого фашиста вырастали мохнатые крылышки. Смертеныш. Суставчатый, гадкий, похож на летучую мышь. Руки за головой. Ни фига они не сдаются!!!

– Жоркаатасгранат!!! – заорал Ырысту и упал ничком.

Он не увидел, как Жорка метнул – О! Жорка был классный игрок в лапту – седому в лицо он метнул кукушку напольных часов.

Взрыв. Рвануло. Секущие осколки, стоны послышались. Снайпер слегка приподнялся. Вместо седого – месиво. Высокий отброшен, может живой? Поднялся, взглянул: нет, не живой, полголовы снесено. Ырысту обыскал мертвеца: сначала нагрудный карман, другой, потом внутренний, боковые и брючные. Сорвал орден в виде креста, из кобуры извлек пистолет. «Вальтер» тридцать восьмой. Сгодится.

Ырысту оглянулся, увидел лежащих бойцов. Эти – незнакомые.

Кириллов стаскивал каску, стоя у тела Жорки. Боец Моисеев лежал под опаленным кустом, он не попал домой. Ырысту подошел, Жорка, Жорка! Как так?

– Зачем я у него очки забрал? – прошептал Кириллов. – Темные очки, очень ему шли, красиво…

Жоркины руки раскинуты, под головой – лужа крови.

Мореходка, подумал Бардин, три женитьбы. Сбывается половинка на половинку.

– Конец войны, – Кириллов сел на землю. – Самый конец войны.

– Х-херово, – вздохнул Ырысту.

Остальные бойцы поднимались. Они шевелились. Несколько раненых. Из люка танка вылупился танкист. Шлемы у них дурацкие.

– Ирис! – прошипел Кириллов. – Он же, по-моему, дышит. Точно. Ноги дерг-дерг. Жорочка, ты слышишь.

Кириллов принялся разматывать бинт.

– Жор! – Ырысту упал рядом, повернул жоркину голову.

– Товарищ Бардин, – слабо выдавил юноша. – Товарищ колдун. Как я его кукушкой? А?