– А ты веру не трогай, – уже спокойно сказал Кириллов. – Это надо смотреть у кого железная баба бог. Уж у кого идолы, так у нас не идолы.

Замолчали. Ырысту достал папиросу, Кириллов бросил ему коробок. Бардин, прикурив, бросил обратно.

– Давят ваших? – спросил Ырысту.

Кириллов вздохнул, поднял мешок с пола на стол, выбросил в угол кукушку из часов.

– Я-то изгой с девятнадцатого года. Религиозный дезертир, так один умник назвал. Бес попутал с этим коммунизьмом. А община… В тайге они. Был я в том скиту, да не пустили. Эх, язви вас в душу! – тряхнул седой головой солдат. – Давят, говоришь? Я так думаю, тех, кто верует в Бога Христа, что даже оружия не признает, их и советская власть давит, и при царе гоняли. И будут. Всегдашнее дело, Россия. А потому что Родину, бля, надо защищать. Надо!

Белый кот за окном кивнул в знак согласия и, взмахнув хвостом, спрыгнул с карниза.

В это время в квартиру вернулся Жорка, следом за ним вошел лейтенант Шубкин, плакатного вида командир: чеканный профиль, флотская выправка и подбородок сияет, отражается в сапогах. Только глаза неуверенно бегают по сторонам, что несколько портит образ.

При появлении офицера Ырысту изобразил попытку встать с кресла, но Шубкин махнул рукой в жесте: «сиди».

Кириллов передал лейтенанту найденные бумаги, Шубкин принялся читать, близоруко щурясь. А Жорка вприпрыжку встал у стены, поднял жестяную кукушку, стал вертеть ее в руках.

– Я, откровенно говоря, немецким разговорным слабо владею, – произнес Шубкин, шелестя листами. – Но можно сделать вывод о личной переписке. М-м, если не успеешь, милый Йохан, это… ценность для русских, – он убрал бумаги. – Разберемся. Теперь! – Шубкин откашлялся. – Солдаты, друзья. Вот и настал тот день, когда наши доблестные войска добивают фашистскую гадину в его логове. И наше подразделение вносит свою посильную лепту. Вы, товарищи Кириллов, Бардин, Моисеев, отправляетесь в распоряжение старшины Мечникова. Взвод в настоящее время находится дальше по улице в одном из домов, вы увидите по флагу на крыше.

– Героическому флагу нашей доблестной армии, – вполголоса сказал Ырысту.

– Нашего ураганного взвода, – шепотом добавил Жорка.

Шубкин, услышав, нахмурился, шмыгнул носом, покачал головой.

– Что вы за народ такой? – всхлипнул лейтенант. – Мы проживаем великие дни, Победа, без всякого сомнения, ожидается в ближайшее время. Это повод для ёрничества?

– Это со страху, товарищ лейтенант, – сказал Кириллов. – Со страху. Обидно будет, если убьют или ранят, когда считанные дни до конца.

– Согласен. И поэтому не приказываю, а советую: на рожон не лезть, по мере возможности беречь себя и товарищей. И сделать все невозможное для выполнения поставленной задачи. А задача будет поставлена. И должна быть выполнена. Отправляйтесь. Я остальных забираю и туда же. Бардин, Кириллов, вы-пол-няй-те!

– А я? – подал голос Жорка.

– Само собой. Ты за старшего. Шучу, – Шубкин поежился будто от холода. – Шучу я так.

***

Осторожно озираясь, трое бойцов шли по средневековой улице маленького немецкого городка. Хрустел стеклянный мусор под ногами. Аккуратные дома зарылись в тротуары. Жорка, наклоняясь, заглядывал в окна, Кириллов водил дулом автомата по сторонам, Бардин отслеживал крыши. Было безлюдно, дробь перестрелок еле слышна.

– Может нас направят все-таки до Берлина, – сказал Жорка. – Чего мы тут кругами воюем? А я б там расписался на ставке Гитлера, мол, Георгий Моисеев был тут и все такое.

– Может, и направят, – ответил Ырысту, впрочем, без энтузиазма. К таким тщеславным жестам он относился равнодушно. Он, даже получая очередную награду, испытывал скорее недоумение, чем радость. А наград, кстати, было немало. Всю грудину можно увесить.

– А как ты думаешь, товарищ Бардин, – спросил Жорка. – Наш лейтенант и после войны будет, как мудак, лозунгами разговаривать.

Ырысту пожал плечами, а отозвался Кириллов:

– Будет. Я таких знаю. Стакан водки не выпьют по-человечески, а сперва под видом тоста политинформацию втюхивают: социализьм, пятилетка… Еще бывает, что такой тип на бабу полезет, и р-раз, а не получается. Тогда он этому своему и командует: «Именем революции встать!», – Кириллов ухмыльнулся, а Жорка заржал. – Говорят, помогает.

– Надо взять на вооружение, – сказал Ырысту.

– Рано тебе, как мы знаем, – с ехидством сказал Кириллов. – А мы видали. И слыхали, пол-Европы это самое. Так что не прибедняйся. А что до лейтенанта, то не надо осуждать, ему с такой биографией, это да. Тут знаешь ли…

– Еще и ублюдский взвод, – добавил Жорка.

– Во-во.

Взвод лейтенанта Шубкина нельзя назвать особо героическим и каким-то косячно провальным тоже не назвать. Воевали как все, ничем не выделяясь. Но было известно, как один ответственный штабной работник, изучив обстановку в части, вынес в отношении Шубкина железный вердикт: «Ублюдский взвод. Ни одного коммуниста». Солдаты только посмеялись, лейтенанта же такое положение не устраивало, он периодически сватал личный состав вступить в партию или хотя бы в кандидаты в партию (в жоркином случае – в комсомол), но в этом не преуспел.

Кириллов любил рассказывать, как ему еще в сорок втором предлагали подать заявление в ВКП (б). Очень настойчиво предлагали, план у них какой-то. Так что, когда политрук (политрук или замполит, кто их разберет алырников) очередной раз принялся намекать на идейную составляющую, красноармеец Кириллов вылупил глаза и, истово крестясь, затянул «Богородице Дево, радуйся». Вопрос, естественно, был закрыт.

Ырысту Бардин еще до войны, в рецидиве мещанского карьеризма, намеревался пополнить ряды коммунистической организации. Уже и рекомендация была и предварительное одобрение. Потом передумал. Настали странные времена: не умеющий читать и писать плотник Амаду Мегедеков оказался троцкистом, а дядя Саша Алчубаев, шестьдесят лет своей жизни не покидавший Мажерок, был уличен как японский шпион. И это только за неделю. Дальше – больше. Тогда Ырысту собрал семью и уехал в глушь и вверх, в родную горную долину. Пошла прахом предыдущая жизнь: интернат, институт, работа. А планы крайкома о создании ойротской национальной интеллигенции – да идите вы все! Других найдете дураков. Ырысту разочаровался. И как всякий потерявшийся в жизни человек, захотел вернуться к истокам. И не только в переносном смысле – здесь, в горах, начинали свой путь многие речки. Кажется, солнце тоже рождается здесь. Хорошо! Спокойно. А трудно – от слова «труд». Пусть сыновья- погодки привыкают. Это правильно. Плохо то, что книг не достать, пристрастился Бардин к чтению давно. И от еды традиционной Ырысту уже отвык. Он и так совершенно обрусел за последние пятнадцать лет: в поведении, в быту, в привычках, но более всего – в кулинарном смысле. А борщ варить супруга не умела. Но в остальном Ырысту был счастлив, что покинул город. Все – таки Алтай – лучшее место под высоким синим небом. Тому свидетели Сокол, Кедр и Олень.

– Никогда не женюсь, – сказал Жорка, поддевая ногой кусок керамической плитки. – Война сейчас кончится, в мореходку поступлю.

– Ну и балбес, – сделал вывод Кириллов.

– Три раза женишься, – сказал Ырысту.

– Вот спасибо, товарищ колдун, – обиделся Жорка. – Я ж просил мне не предсказывать. Три раза! Разводиться так-то денег стоит. Налоги пошлина, штраф, немалых денег.

– Не боись, у него половинка на половинку сбывается, – сказал Кириллов, остановился и перебросил мешок на другое плечо.

Бардин тоже остановился, втянул голову в плечи.

Вокруг стояла неприятная, вязкая тишина со скользким приторным запахом. Перекресток был пуст, двух и трехэтажные дома вокруг казались не жилыми. Окна безразлично смотрели на красноармейцев, но безразличие это было наигранным. Ырысту почувствовал угрозу, невероятную злобу, обращенную на него, словно перед нападением роя ошалевших диких ос. Резкая смурь царапнула сердце. Ырысту показалось, что тень Жорки Моисеева вздрогнула на земле в то время, когда сам Жорка был неподвижен. Мертвый шаман Бардин Чинат где-то шепнул: изрешетят. Изрешетят – русское слово смешное, слово похоже на ящерицу.