Вперед.

Драко ждал подвоха до последнего. Он ждал воя сирен, ждал, что сработают сигнальные чары, однако, не встретив перед собой никакой преграды, шагнул на гравийную дорожку. Заснеженный сад выглядел так же, как и всегда зимой; кое-где виднелись человеческие следы (интересно, кого это носило среди материнских розовых кустов?), но Драко особенно не приглядывался. Представлять себе, что происходило с домом в отсутствие законных хозяев, было неприятно, и как ни старался Малфой сосредоточиться на предстоящем, этот диссонанс отвлекал, погружая в ненужные воспоминания и домыслы. Дорога виделась бесконечной, происходящее вообще казалось нереальным и каким-то вязким, будто зыбучий песок; Малфой почему-то хорошо запомнил этот путь к неумолимо приближавшемуся парадному крыльцу — шел будто на эшафот. Движения были скованными, непривычные ощущения от чужого тела и особенно роста — Тео был на пару-тройку сантиметров ниже Малфоя — и страх, тревога, вызванная неизвестностью и опасностью поистине смертельной, мешали вдохнуть полной грудью. В течение часа Драко Малфой должен будет оказаться там, где, как он был убежден, он никогда больше не окажется: на встрече «ближнего круга», на очередном плановом собрании Пожирателей Смерти. Сказать, что ему было страшно, значило преуменьшить правду раз в тысячу. Он понятия не имел, чего ждать, даже несмотря на то, что Тео (настоящий Тео) во всех подробностях расписал ему положение дел, предполагаемый порядок рассмотрения вопросов, даже то, как теперь сидели Пожиратели Смерти за длинным столом (спасибо ему за внимательность, сам Малфой не мог похвастаться подобным в бытность свою слугой Темного Лорда). Впрочем, до начала оставалось еще целых сорок минут. Их должно было с лихвой хватить на то, чтобы осмотреться и собраться с силами. До дрожи он боялся новой встречи с лордом Волдемортом и знал точно: страх этот может выдать его с головой. У Темного Лорда пунктик на страх, он засекает его моментально, чует так же, как делают это дикие животные, а ужас Драко к этому моменту стал воистину паническим. Мерлин, и как Грейнджер здесь справляется с этим?..

Поттер и Уизли, надо отдать им должное, были совершенно бесшумны и незаметны, Драко-Нотт и думать забыл об их существовании. Теперь каждый за себя — как эти двое собираются искать Нагайну и, главное, что с ней делать потом, его ни в коей мере не касалось. Его дело — Грейнджер. Только Грейнджер. Выдох. Как же сильно он нервничает, в самом деле! Где же искать ее теперь, маленькую пленницу Малфой-мэнора? Как всегда — в библиотеке? В гостевой спаленке на четвертом этаже? Образы недавнего прошлого против воли заполонили сознание, и Драко мысленно чертыхнулся. Не так уж и сложно, верно? Найти ее и сбежать (и не забыть бы потом еще про этих гриффиндорцев). Что может быть легче? Просто найти ее и прикоснуться, черт, этого уже будет достаточно для того, чтобы исчезнуть из этого места, которое больше не было и никогда не будет его домом. В прошлый раз он медлил, сомневался, она все сделала сама, схватила его за руку, и они трансгрессировали в разрушенный «Горбин», а потом, потом…

Входная дверь отворилась бесшумно, пропустив «Теодора» в холл, и он на несколько мгновений замер, оглушенный. До одури странное чувство — вернуться сюда; знакомый, родной запах, а еще дурацкое ощущение, что лорд Волдеморт самолично нападет на вновь прибывшего из-за угла и уж точно не промахнется. Прислушался, стараясь уловить малейший шум, самый незаметный шорох. И ведь уловил же — кажется, над головой, в парадной столовой были открыты двери, и кто-то (кто в столь ранний час?) о чем-то едва слышно переговаривался. Может, это шорох сквозняка в пустынных коридорах? Или портреты, обсуждающие последние новости? Еще секунду назад медливший, Малфой — и откуда только такая решимость? — стремительно поднялся по знакомой лестнице, прошел по длинному коридору, по привычке кивая сиятельным предкам (Септимус Малфой даже привстал со своего кресла, удивленный вежливости незнакомого юноши), и мгновенно оказался у открытых дверей. Впрочем, заходить не спешил, решив сначала прислушаться.

…Сердце ухнуло вниз, да так и осталось там трепыхаться неровно, судорожно. Малфой не мог поверить в то, что видел и слышал. Ведь это она была там. Не пришлось даже искать — Грейнджер была там! Свет заливал столовую, и черное платье резким контрастом выделялось на фоне окна. Он не мог разглядеть издалека, но это определенно была она. Мерлин всемогущий. В таком знакомом платье… Да быть не может. И она была не одна.

***

Гермиона сидела на самом краешке стула с резной высокой спинкой и пялилась в одну точку, куда-то в противоположную стену, так и не притронувшись к завтраку; кофе давно остыл. Волшебная палочка лежала у тарелки. В широкие окна парадной столовой лился серый зимний свет, из комнат не доносилось ни звука. «Навсегда, навеки…» Что? Ей было трепетно и тихо, и мысли, обычно живые и стремительные, теперь медленно, лениво сменяли одна другую. Она потеряла счет времени. Спала, кажется, почти сутки. Ей что-то снилось сегодня. Что-то легкое, счастливое, а не эта явь, сводившая с ума своей выкристаллизовавшейся в осознание реальностью. «Моя» — яростным шипением на ухо, и ее стон. «Никому и никогда» — сто-он. Как, должно быть, это было стыдно… И почему-то так неожиданно правильно. Она была вся в себе — в рождественской ночи, в осознании, в неверии. Слишком страшно, чтобы быть правдой, слишком хорошо, чтобы просто быть. Слишком… все. Все это слишком. «Тысячу крестражей, грязнокро-о-овка», — вот так, с придыханием.

Получилось или нет? Как узнать, получилось ли? Сработал ли ее хитрый план — ее ловушка, в которой она сама себя захлопнула? Кто знал, Мерлин, что это будет именно так… Самым страшным, самым ироничным было то, что все это теперь казалось неважным, бессмысленным. Какая, в конце концов, разница, удалось ли ей или осколок останется с ней навечно? Странным, двойственным было это чувство: ей хотелось заново пережить каждую секунду свершившегося, но думать обо всем этом было мучительно больно — Гермиона знала, что этим неожиданным открытием предает все свое «героическое» прошлое, все свои идеалы. Но как понять все же? Она же, наверное, должна была что-то почувствовать?.. Ей нужно было знать наверняка. Нужно было проверить, чтобы понять, как действовать дальше. А иначе…

— О чем задумалась, принцесса? — выдернул ее в реальность знакомый голос и знакомый запах крепкого табака. Она коротко улыбнулась краешком губ и заставила себя посмотреть на Долохова. Тот без церемоний сел напротив и, подперев кулаком темную от короткой щетины щеку, неизменно-насмешливо сверлил теперь Гермиону цепким взглядом. Как некстати все это именно сейчас, как некстати эта реальность, эта необходимость что-то отвечать, как-то реагировать… Интересно, где теперь сам Темный Лорд? Больше всего на свете сейчас ей хотелось бы видеть именно его.

— Доброе утро, — тихо поздоровалась она.

— Кто-то сегодня в приятном расположении духа, мисс Грейнджер?

— Сложно сказать, — расплывчато ответила Гермиона, уставившись в тарелку, но так и не смогла заставить себя взять в руки приборы. Кусок не лез в горло. Интересно, всегда ли чувствуешь себя так странно после? Или ее случай во всех отношениях исключителен?

— Да ты даже не позавтракала. Откуда возьмутся силы? Сегодня отрабатываем ближний бой, сразу после собрания.

— Серьезно? — удивилась Гермиона. Оказывается, жизнь продолжалась, и это казалось самым странным на свете. — Я думала, сегодня мы не тренируемся, — попыталась возразить, но потом подумала, что, возможно, физическая нагрузка — это то, что сейчас и правда помогло бы отвлечься.

— С чего бы? — с чего бы ему знать, что жизнь её теперь дала такой крутой поворот, и нужно учиться жить ее, новую? — И начнешь без меня: можешь заняться щитами, пока я буду занят. Ешь свой завтрак и вперед. У тебя пятнадцать минут.

Она цокнула, закатила глаза, но кивнула; Антонин не дал ей подумать вдоволь, когда это было так необходимо, но спорить она не стала. Неожиданно что-то стукнуло в окно, и Гермиона с удивлением обнаружила, что это большая пестрая сова-неясыть. Она ни разу не видела сов в поместье с самого своего появления здесь. «А вот и ты, дружок», пробормотал Долохов, открывая окно, забирая у птицы газету и опуская несколько сиклей в мешочек, висящий на протянутой лапе. Такое простое, бытовое, совершенно обычное действие — и в глазах почему-то защипало; так странно было наблюдать за чьей-то «нормальной жизнью». Развернув «Пророк», Пожиратель погрузился в чтение. Первым порывом Гермионы было попросить взглянуть, но она мгновенно передумала, с удивлением обнаружив в себе полнейшее равнодушие к информации из внешнего мира — только не сегодня, не сейчас. Вновь ирония — еще какую-то неделю назад она многое бы отдала за возможность почитать газету! Но теперь все это виделось пустым, бесполезным. Ей нужно было обдумать нечто другое, нечто гораздо более важное…