Вообще-то Гермиона оправилась довольно быстро, по крайней мере, именно так сочли окружающие. Однажды, примерно спустя две недели после возвращения, она просто вышла из комнаты: спокойная, собранная, даже веселая. Друзья, казалось, были ей рады, но она никого не подпускала к себе близко; Гарри отнесся к этому с пониманием, а Рон оказался менее чутким, что, впрочем, вполне можно было понять — в конце концов, то, чему они стали свидетелями, не могло остаться незамеченным и пройти бесследно. Гермионе вовсе не было все равно, но и с собой она ничего не могла поделать: в присутствии друзей она теперь постоянно чувствовала себя… неправильно, странно. Лишней. Чужой. Постоянно погруженной в неуместные, совершенно незаконные мысли. Но нужно было жить дальше. Принимать новые правила, существовать в новом мире. Без Темного Лорда. В мире, где официальное место Героя (переплюнув даже самого Гарри) занимал теперь Теодор Нотт. Он, Пожиратель Смерти, был полностью реабилитирован не только как избавивший мир от Того-Кого-Нельзя-Называть, но и не замешанный ни в одном из официально открытых дел или известных преступлений, совершенно чистый перед Авроратом. Джинни он официально представлял публике как свою спутницу и подругу; поговаривали даже, что она носит гордое звание его невесты, хотя никаких предложений он ей не делал. Она была счастлива, а Нотт с распростертыми объятиями принят в доме Уизли, хотя они с Джинни больше практически там не появлялись. Только Гарри и Рон по-прежнему были настроены удивительно единодушно — скептически. А Гермиона приложила все усилия к тому, чтобы видеть новоиспеченного освободителя только на колдографиях в «Пророке».
Она так и не поняла, зачем он это сделал. Как решился на это. Почему именно он?.. Гарри пытался объяснять это желанием отомстить, обещаниями, данными Джинни, но все звучало странно и неубедительно.
А вот Нотту-старшему избежать наказания не удалось: ему дали полтора года Азкабана перевесом в один-единственный голос, и даже заслуги сына перед всем магическим миром не помогли ему. Примерно в ту же неделю — «неделя судов», так прозвали ее обитатели «Ракушки», которые с интересом следили за происходящим и часто узнавали обо всем «из первых рук» и заранее — им сообщили новость, от которой Гермиона не могла не испытать тайного облегчения: Антонин Долохов получил условный срок. Никто не имел и малейшего понятия, как именно ему это удалось, сколько и кому он заплатил и чьим протеже оказался, но факт оставался фактом: каким-то образом Пожиратель Смерти сумел доказать, что все это время (долгие, долгие годы!) находился под Империусом. Кингсли, временно, до выборов исполнявший обязанности Министра, рвал и метал, но сделать ничего не мог.
Сама Гермиона тоже не сумела избежать всеобщего внимания. Первое время — как только пришла в себя — она намеренно старалась как можно чаще появляться на публике, даже дала комментарии «Ежедневному Пророку». К слову сказать, все они были абсолютной ложью. Она лгала о том, что ее держали в плену, морили голодом и мучили. Она лгала о причинах своего похищения, честно глядя в глаза журналистам, дрожащим голосом рассказывала о том, чего никогда не было: о допросах, пытках, выведывании планов «Ордена Феникса» и местонахождения Гарри. Ее спрашивали о Пожирателях, причастных к творившемуся беззаконию, но она ни разу не назвала ни одной фамилии. Только лорд Волдеморт, во всех ее рассказах виновным представал только он один. «Простите, это от счастья» — говорила она каждый раз, когда ее спрашивали о гибели Темного Лорда, и действительно смахивала выступившие на глазах слезы. Ей верили, и очень скоро ее стратегия сработала: Гермиону Грейнджер оставили в покое.
Всей правды она не сказала даже друзьям, однако сочла нечестным держать их в полном неведении. Такой разговор — по-настоящему личный, пусть и не совсем откровенный, — состоялся лишь единожды, и инициировала его она сама. Гермиона постаралась убедить их в банальном — в том, что с ней все в порядке, что она держится, и все, что ей нужно, — это немного времени, ведь такое продолжительное влияние на столь тонкую материю, как душа, не лечится никак иначе. Что она остается собой и по-прежнему любит их. Что она испытывает облегчение от того, что Темного Лорда больше нет. …Вопрос о том, чему они стали свидетелями в мэноре, так никто не задал, а Гермиона не нашла в себе сил поднять эту тему, повисшую невидимым, но весомым грузом на всех троих. Отношения с Роном были безвозвратно испорчены, и Гермиона, будучи откровенной с самой собой, видела в этом куда больше плюсов, чем минусов.
Она прожила в «Ракушке» недолго, вскоре вернувшись в опустевший родительский дом, но быстро осознала свою ошибку: там, в одиночестве, тоска настигала ее внезапно, да так, что Гермиона невольно заподозрила, что где-то рядом, очевидно, обосновались невидимые дементоры. Она решилась действовать, предпринять хоть что-нибудь. У нее было еще одно крайне важное дело, проблема, к решению которой захотелось приступить немедленно (кроме того, в теории она знала: верным способом вновь почувствовать вкус к жизни было не только время, но и смена обстановки). Не без помощи Гарри она собрала необходимые документы и специально созданным порталом переместилась в Австралию, поселившись недалеко от дома забывших ее родителей. Никогда прежде не бывавшая в Австралии, Гермиона так и не сумела в полной мере оценить и насладиться красотами природы незнакомой страны. Впрочем, отвлекаться ей вполне себе удавалось, даже несмотря на то, что неизъяснимая внутренняя тоска так больше никогда и не отпускала ее. Родителям она представилась новой соседкой. Дружелюбной. Периодически неспособной сдержать слез при виде мистера и миссис Грейнджер. Она готовила невкусные пироги, лишь бы был повод заглянуть к ним в гости, рассказывала о своей выдуманной жизни, слушала и их истории — не менее выдуманные. И снова много размышляла, стараясь занять себя насущными вопросами. Чтобы вернуть память родителям, нужно было связаться с врачами из Мунго и, дополнительно, с невыразимцами — заклинание Забвения считалось практически необратимым, и только это «практически» давало маленький шанс на то, что все еще возможно исправить без ущерба для здоровья и психики. Но маглами никто заниматься не хотел, и даже личное участие Гарри почему-то не помогало делу сдвинуться с мертвой точки. Переключившись на новые проблемы, Гермиона чувствовала, как старые постепенно отходят на второй план, но знала: сама она изменилась слишком сильно, необратимо. По вечерам она гуляла по Байрон-Бей, и пусть это даже близко не было похоже на туманный Ла-Манш, она не могла выкинуть из головы гребаный Дувр и полеты над ледяной водой. «Жить дальше» не получалось, несмотря на все старания.
Потом случилось это неожиданное письмо (официальное, прямо из Министерства!), принесенное яркой тропической почтовой птицей и полоснувшее сознание неожиданной радостью: неизвестный отправитель с незнакомой фамилией (который, тем не менее, ссылался на некоего доктора Сметвика) обещал ей квоту на возвращение памяти родителям, но мероприятие это требовало личного присутствия — ей нужно было вернуться и соблюсти ряд бюрократических формальностей. Гермиона международным порталом переместилась так быстро, как только смогла, несмотря на все свои осознанные и неосознанные страхи вернуться «в прошлую жизнь».
Все, разумеется, оказалось не так просто. Гермиона ужасно злилась, чувствуя себя героиней жуткого кафкианского романа: все вокруг разводили руками, отправляя ее в самые разные инстанции, и никто не мог предложить хоть сколько-нибудь четких инструкций, пока она, наконец, не вышла на одного из сотрудников Отдела Тайн, подтвердившего, что квота действительно выделена. (К слову сказать, неизвестного адресанта никто так и не смог опознать, хотя письмо с министерской печатью было признано подлинником). Но необходимое заклятие для возвращения памяти конкретным людям требовало разработки. И времени.
И она принялась ждать. Смутно, медленно но верно возвращаясь к самой себе.
