Я попробовал повторить заячьи скороговорки – и хоть и не с первой попытки, но у меня получилось. Обе скороговорки получились. Выслушав меня, Золотое Ушко – теперь у меня не оставалось никаких сомнений в том, что это был он, – сказал:

– Ну вот, теперь и я вижу, что ты – это ты. А то вас здесь тоже немало бродит. Людей всяких разных…

Что и говорить, заяц был, как всегда, прав. Действительно, легко ли признать зимним сумеречным вечером в случайном встречном того, с кем ты когда-то делился своими самыми сокровенными мыслями? Без обстоятельных расспросов тут никак не обойтись.

Впрочем, и мне непросто было разглядеть в одетом в роскошную, поистине царскую белую шубку зайце того скромного серо-рыжего зверька, каким Золотое Ушко был минувшим летом.

– Слушай, а ты же вроде сереньким был, когда мы в последний раз виделись… – непроизвольно вырвалось у меня.

– Так я всё-таки заяц-беляк. Летом мы действительно серые и рыжие, а зимой – хм-м – становимся белыми, как видишь, – пояснил заяц очевидную истину, о которой нетрудно было и самому догадаться. И я, конечно, догадался бы, не стань для меня встреча с Золотым Ушком таким сюрпризом.

– Зато моё ушко всегда одинаково золотое и зимой, и летом, – с едва уловимым оттенком гордости добавил он.

– Да? И даже не линяет? – опять совершенно не к месту спросил я и тут же пожалел о сказанном: вдруг Золотое Ушко подумает, что я не верю ему; вдруг решит, что мне захотелось подшутить над ним? Но заяц лишь укоризненно-снисходительно посмотрел на меня.

– Оно же золотое, – только и сказал он. По его мнению, это был вполне исчерпывающий ответ.

Я нахмурился; конечно же, всем прекрасно известно, что золоту, самому стойкому металлу в природе, нипочём капризы погоды и смены сезонов. Но ведь заячье ушко, скорее всего, не из золота. Едва ли оно металлическое. Какое же тогда? А если ушко покрыто обычной шерстью, то почему оно не линяет?

Интересно было бы найти ответ на эту загадку. Но, положа руку на сердце, сейчас мне совершенно не хотелось искать его. Самое главное – мы снова встретились с Золотым Ушком, а всё остальное не имело большого значения.

А заяц, будто не заметив моих сомнений, спросил, словно невзначай, словно и впрямь желая продолжить наш давний незаконченный разговор:

– Помнишь, я рассказывал тебе про трёх маленьких мишек, которые всё о мёде знали-ведали и потому прозваны были ведмежатами?

Конечно же, я помнил, хорошо помнил истории про трёх ведмежат – Чёрного, Серого и Рыжего. Помнил, как они ходили за грибами да за ягодами в дальний лес, как переходили овраги и болотца и как крепко уснули, уставшие, в чужой избушке и что потом было тоже помнил. Как не помнить. Наверное, Ушко прочитал всё это на моём лице и уверенно продолжил:

– Тогда послушай ещё истории про них. С ними много интересного случалось.

Я лишь молча кивнул, соглашаясь.

Началась эта история тогда, когда ведмежата ещё только родились, только появились на свет. Как обычно бывает у мишек, произошло это глухой зимой, в засыпанной со всех сторон снегом берлоге, большой и тёплой – так, по крайней мере, казалось самим ведмежатам. Ведь родились они совсем маленькими. И чтобы они поскорее росли, мамушка-ведмедушка прибаутку им сказывала: «Открывайтесь глазки – небо высокое увидите, крепните лапки – по землице лесной побегаете, вырастайте зубки – от недругов коварных защититесь».

Как пользоваться своими зубками ведмежата узнали раньше всего: и поиграют-покусаются, и корешок из земли торчащий погрызут. Бывало, что, играя, и друг друга, а то и мамушку-ведмедушку легонько укусят. В игре-то кусаться легонько, не по-настоящему никогда не воспрещалось.

Затем ведмежата стали учиться на лапки вставать. Бывает, поднимется кто-нибудь из ведмежат, постоит на лапках, потолкается с соседями – и плюх опять на землю. Берлога-то поначалу представлялась ведмежатам большой-пребольшой, просто огромной, а как стали подрастать, то она чуть ли не с каждым днём всё меньше и меньше казалась. Однако силу и ловкость своих лапок ведмежата быстро почувствовали, весь пол земляной в берлоге изучили и истоптали и даже пробовали кое-где рыть и копать своими коготками, маленькими ещё, но остренькими.

А вот небо ведмежатам всё никак не удавалось увидеть. Дело в том, что глазки у мишек открываются только через месяц с лишним после рождения. И первый, у кого они открылись, был Чёрный ведмежонок. Поднял он голову вверх и говорит: «У-ух, какое тёмное небо здесь, тёмное, почти чёрное! И как оно близко». Сказал – и всеми четырьмя лапами притопнул.

А мамушка-ведмедушка и отвечает: «Это ещё не небо. Это всего лишь чёрные корни, ветки деревьев да кустов, что берлогу нашу берегут от снега да холода. А небо – небо выше».

Минуло время, потеплело в природе, весна пришла и настала пора из берлоги выходить на прогулки. Первым вылез из берлоги – конечно же, вслед за мамушкой-ведмедушкой – Рыжий ведмежонок, задрал голову вверх и завопил: «Какое небо у нас зелёное! И если подпрыгнуть повыше – можно даже потрогать его». Сказал – и подпрыгнул от радости.

А мамушка-ведмедушка ему в ответ: «Это ещё не небо. Это первые зелёные листочки дружно распустились на деревцах и на кустах возле нашей берлоги и словно пологом укрыли всё вокруг. А небо – небо выше».

Вот уже и снег в лесу растаял, и всё вокруг зазеленело; и трава, и цветы, и всякий листочек распустился-раскрылся в полной своей силе-красе. И ведмежата подросли и окрепли. Взяла их мамушка-ведмедушка однажды с собой погулять по лесу: травки полезные показать, с деревцами разными познакомить. И вышли они на широкую полянку, где ни кустов, ни деревьев не росло, одна трава. Взглянул вверх Серый ведмежонок и говорит: «Какое тут небо серое! И какое высокое – не дотянешься». Сказал – и сразу уши прижал.

И было отчего. Только он произнёс эти слова, как с неба посыпались капли воды, частые, крупные, тяжёлые и холодные; и стали так больно жалить-кусать, что ведмежата со всех лап припустили обратно в лес.

Забились ведмежата в самую глухую чащу, в ельник, такой густой, что даже в самый сильный дождь под ним сухо. Тут мамушка-ведмедушка и говорит: «Это ещё не небо. Это всего лишь тучки небесные, первым весенним дождиком пролившиеся, лес омывшие после зимы. А небо – небо выше».

На другое утро проснулись ведмежата и глазам своим не верят. Весь лес – трава, кусты, деревья, сама берлога, – всё вокруг словно золотом залито. Красота такая, какой никогда прежде ведмежата не видели ни во сне, ни наяву.

«Что это? Что за чудо такое дивное?» – думают они про себя, а спросить не решаются, побаиваются. Вдруг спросишь – и всё это пропадёт, станет привычно-обычным.

«Пора, ведмежата, пойдёмте-ка полюбуемся на высокое небо, – говорит им мамушка-ведмедушка. – И на то, что ещё выше неба».