Горбун сурово кивнул и добавил: "И под кровать тоже положишь цветы"
Гавря захватил охапку и почему-то с опаской толкнул тяжёлую, крашеную дверь в опочивальню покойной. Он подивился обилию предметов, названий которых он даже не знал, подумал только, что жила эта Аграфёна как царица или какая-нибудь княгиня.
Кружевные тряпки над кроватью были задраны на резные столбики. Гавря прикинул, что стояла кровать через стену с его закутком. Причём шелковистые обои рядом с головой покойницы выглядели поновее.
Гавря подивился, что Аграфёна в рубашке. Может, облачают покойников после омовения?
Позади раздался тихий шорох. Дыхание Гаври сбилось, но он обернулся. На стене в огромном зеркале отражалась почившая Аграфёна. Но почему-то она лежала, повернув голову и глядя на него бледно-голубыми глазами.
Гавря больше удивился, чем испугался. Разве такое может быть? Глянул на кровать - Аграфёна спала вечным сном. Обернулся - в этот раз то же самое отражалось и в зеркале. Видать, почудился ему взгляд покойницы.
-- Отравился запахом, -- решил Гавря и полез под кровать, чтобы разбросать там цветы.
Над резным плинтусом топорщился край куска новых обоев, да и выше он был лишь кое-где прихвачен обойными гвоздиками.
Эх, Гавря, Гавря... Какая сила заставила его потянуть за шёлк и оторвать обои прямо до края кровати?
А под ними была расцарапанная, погрызенная стена. Торчали даже несколько гвоздиков, которыми ранее кто-то пытался сверлить эту стену.
Вот какие звуки слышал Гавря по ночам! Это страдалица Аграфёна то ли от боли, то ли от тоски скребла и грызла стену.
Он быстро, кое-как, разложил цветы и вылез из-под кровати. Каждый миг ему почему-то казалось, что вот-вот его плеча или спины коснётся ледяная рука. Но всё обошлось. И всё-таки цветочная одурь заставила увидеть в отражении большого зеркала только пустую кровать. Гавря бросился вон из опочивальни.
Егорша уже оклемался, и друзья за несколько минут закончили работу.
Потом воз уехал, и Сергей Петрович поклонился народу, которого становилось всё больше, и пригласил проститься. Но первые же кумушки, которые с жадным любопытством сунулись в дом, тут же выскочили, бормоча что-то про зеркала. Люди разошлись. Горбун долго ещё стоял у дверей и плакал. Его увела служанка-старуха, что-то шепча в ухо.
Пришла мама с небольшим мешком, в котором было всё нужное для обряда обмывания покойницы. В окно постучалась служанка горбуна, и мама, наказав Егорше этим вечером сидеть дома, отправилась обряжать усопшую.
Мама вернулась осунувшаяся, бледная, послала сына за подругой - Дарьей, матерью Егора. Велела передать ей рубль, чтобы она купила в трактире водки.
Дарья прибежала со шкаликом, трясясь от любопытства. Женщины сели за стол, а Гавря занял свой наблюдательный пост а закутке.
-- Ну чо, как тама всё было? - спросила Дарья. - Я даже в дом не пошла.
-- Да, зеркала были открыты, -- сказала мама. - Я старухе сказала, что пусть закроет, или я ухожу, а деньги мне не нужны. Она и понабросала на рамы тряпок, но стоило оглянуться, как тряпки оказывались на полу. Я их по новой закрывать заставляла, и так всё время.
-- А горбун-то чо?
-- А ничего. Ушёл куда-то, пока мы с новопреставленной мучились.
-- А чо не так?
-- Всё не так. Свечи тёмные по всему дому грели, ну не тушить же их. Ладно, думаю, пущай горят. Мыло моё не взяли, выдали своё, с травами. Бутылка со святой водой у меня в мешке треснула, капли остались, я ими себя сбрызнула. Тётка Уля велела мне в рот покойнице пасхальных остатков сунуть, но Аграфёна уже окоченела, как камень. А старухе я силком в рот просфору затолкала, почитай, подрались мы с ней из-за этого. Всё остальное сделала, как Уля велела, и старуха мне не помешала. Тряпки и полотенца бросила им в печь, хоть она и холодная была, -- рассказала мама.
-- Ну, за помин её души, -- молвила Дарья и лихо, как мужик, опрокинула рюмку.
Мама ничего не сказала, но тоже выпила. Гавря решил, что про всё это отцу ничего не скажет. Но за выпивающих маму с подругой стало стыдно.
Вдруг раздался стук в окно.
Мама вышла на крыльцо, слегка пошатываясь.
Это был горбун-ростовщик, Сергей Петрович. Он трясся от рыданий, благодарил за помощь, сулил большие деньги за то... чтобы сегодня ночью мама, Дарья и все, кто пожелает, пошли хоронить его жену.
Он так плакался, так обижался на народ, не помнящий добра, не чтящей смерть ближнего, что пьяные мама и Дарья стали подвывать.
-- А как же отпевание-то? - спросила мама. - Её хоть соборовали, грехи отпустили?
-- Соборовали мою душеньку, и грехи отпустили, -- проныл горбун. - Батюшку приглашал со диаконами.
"Это он со старухой прошлую ночь в церковь бегал, -- подумал Гавря. - Ну и чудеса творятся. Всё не по обряду христианскому."
-- Дак когда ж? - удивилась Дарья.
-- Вчера, по темноте, -- хлюпая носом, сказал горбун. - Таково распоряжение моего ангела было: хоронить сей же ночью. А отпоют её на Небесах. И природа, и Создатель - все были милостивы к моей красавице, только вот люди... люди... злы... ненавистны к ней. А за что?
Горбун так развылся, что ему ответили соседские собаки.
-- Машенька, Дарьюшка, -- обратился горбун к женщинам. - Помогите хоть семь человек собрать. За полночь похоронные дроги подъедут. И две пролётки. Горько моей голубке будет спать в могиле, горько свой век мне доживать придётся, коли никто проводить не поедет.
