Охранник непонимающе таращился на него.

— Ну к этому, как там его. Ну ты что, придурок, на меня пялишься? Где вы вчера порезвились все вместе…

Охранник тут же понимающе закивал головой и оскалив свои полугнилые зубы, склонился в поклоне, пропуская доктора в дверях.

***

Двейн сидел на полу, прислонившись спиной к стене и глядя почти немигающими глазами в пустоту. В его душе сейчас бушевал такой океан чувств: радость и благодарность, боль и невыносимое отчаяние, безграничные счастье и радость, злость, страх, ненависть, любовь. От всего этого так невыносимо болело сердце, что сил даже пошевелиться у него сейчас не было. Поэтому, снова вздрогнув от резкого звука открывающейся щеколды, он равнодушно перевёл взгляд на какого-то человека, вошедшего в его камеру, и не узнал его. Уставшие от слёз глаза не смогли сразу уловить знакомые черты. Но когда он услышал его голос, сердце болезненно сжалось, забившись о грудную клетку.

— Ну здравствуй, Двейн.

Парень начал подниматься, опираясь о стену. Застигнутый врасплох, измотанный переживаниями, испытывающий чувство огромной благодарности к этому человеку, Двейн не хотел выглядеть жалким в его глазах. Поэтому, собрав остатки сил, он выпрямил спину, расправил плечи и стоя перед ним и стараясь не опираться на больную ногу, он грустно улыбнулся доктору.

— Здравствуйте, мистер Харрис.

Сердце доктора пропустило болезненный укол. Перед ним стоял всё тот же мальчишка, как и тогда в «Роттоне» много лет назад без страха и стеснения смотрящий в глаза всему миру. Несколько минут они стояли и молча смотрели друг другу в глаза. Доктор видел, как он устал и измотан, но не желая обижать его своей жалостью, спросил:

— Ты же обещал?

— Так никто и не пострадал, почти, — устав стоять на одной ноге, Вей переступил, сразу выдав больную ногу.

— Что с ногой?

— Споткнулся, — устало ответил парень, — кости, по-моему, целы.

— Что ещё?

— Точно пару рёбер сломано, дышать больно.

— Ну уж рёбра то должен был научиться защищать? — попытался разрядить атмосферу доктор.

— Старею, — исподлобья еле уловимо ухмыльнулся Двейн.

— Ну всё хватит дурака валять. Садись, будем смотреть, — мистер Харрис решительно шагнул к нему, поставив саквояж на пол.

Спустя время Двейн сидел на соломе, которая в этом богом забытом месте заменяла постель, а доктор, опустившись на одно колено, внимательно ощупывал его ногу. Парень закусив губу, молча терпел.

— Кости целы, ты прав. Но постарайся, как можно меньше сейчас наступать на неё.

— Хорошо, гулять не буду, — севшим от усталости и боли голосом ответил парень.

Кинув на него укоризненный взгляд, доктор молча стянул с него рубашку и со вздохом посмотрел на бордовые синяки и ссадины, покрывавшие всё тело. Проще было сказать, где их не было. Он начал прощупывать рёбра. Двейн вымученно простонал.

— Потерпи, — и спустя время, — Всё не так плохо, как могло бы быть. Похоже на трещины нескольких рёбер. Приятного мало, но я думаю, что с дыркой в лёгком от сломанного рёбра, ты бы чувствовал себя намного хуже. Будем считать, что «опыт» полученный в детстве спас тебе жизнь. Но, нужно будет наложить тугую повязку. Знаешь, что это? Придётся потерпеть.

Двейн устало поднял на него глаза и молча кивнул. Доктор поднялся на ноги и подойдя к решётке, постучал по ней. Тут же ниоткуда вынырнул охранник.

— Принеси ведро воды и стакан горячего сладкого чая.

Лицо тюремщика не выдало ни малейших признаков удивления или протеста. Доктор был здесь не редким «гостем», и охранники уже привыкли выполнять его приказы беспрекословно.

Мистер Харрис вернулся к Вею и достал из объёмного саквояжа скрученное в тугой свёрток полотно. Развернул его и прикинув размер, привычным движением разорвал его на несколько длинных кусков. Бросив на парня быстрый взгляд, он серьёзно спросил:

— Ты знаешь, чем ради тебя я сейчас пожертвовал? Обычно это полотно удостаивалось чести первым встречать новых жителей нашего «благословенного» города.

Двейн не сразу понял смысл сказанного, а когда до него наконец дошло, про что говорил доктор, он покраснел и устало огрызнулся:

— Я весьма польщён.

— Ну вот мы сейчас и спеленаем тебя, как младенца, — доктор опустился на одно колено и глядя в глаза парню, свернул одно из полотен в тугой жгут и поднёс к его губам, — Закуси. Не будем радовать охрану твоим криком. Выдыхаешь, на середине выдоха останавливаешься и замираешь. Сделаем сразу, как следует, дальше будет легче, — а потом не в силах сдержать улыбку, грустно улыбнулся.

Двейн удивлённо поднял бровь.

— Не прошло и десяти лет, как ты разрешил мне дотронуться до себя и лечить.

— Я же говорю, старею, а значит… умнею, — обречённо выдохнул Вей.

— Готов?

Парень молча кивнул.

***

Спустя время бледный как стена Двейн лежал на соломе и тяжело дышал. Грудь его была туго перебинтована. Доктор протянул ему пузырёк.

— Обезболивающее. Знаю, что больно.

Парень покачал головой:

— Не надо. Потом будет ещё хуже.

— Я оставлю ещё. Я знаю, что ты привык и умеешь терпеть боль, но это вовсе не означает, что нельзя по-другому.

Вей молча выпил содержимое склянки, а потом дрогнувшим голосом тихо сказал:

— Спасибо.

— Да на здоровье, — спокойно ответил доктор.

— А за Эбби… одного спасибо мало, — Двейн с трудом сел.

— Так, остановись и даже не начинай. Будем считать, что я делаю это для себя, а не для вас, — скороговоркой ответил мистер Харрис.

— Почему Вы не сказали мне, что она ждёт ребёнка?

— Пожалел тебя. Тогда я думал, что она умрёт и видя твоё отчаяние, решил не говорить.

— Вы же знаете, что я не мог позволить ей умереть?

— Знаю.

Вей хотел сказать что-то ещё, но доктор перебил его:

— Я точно знаю, что ты тогда чувствовал. Много лет назад на моих руках умирала моя жена. Тогда я ничем не смог ей помочь, и, — голос его дрогнул, — прожив долгую одинокую жизнь, сейчас я уверен, что охотно обменял бы её на возможность спасти любимого человека.

Двейн молчал, а потом неуверенно тихо сказал:

— Я понимаю, что не имею никакого права просить об этом, но я всё равно прошу Вас, не бросайте её и помогите сделать так, чтобы они хотя бы ни в чём не нуждались. И пусть деньги моего никчемного отца обеспечат достойную жизнь его внуку. Не знаю, рассказала она Вам что-то о себе или нет, но от одной мысли, что она вернётся к тётке и повторит судьбу своей матери, сердце моё рвётся на части…

— Я всё знаю и понимаю о чём ты, — перебил его доктор, не дав договорить, — И я обещаю, что помогу им.

Двейн сидел, опустив глаза и сглатывая подступившие слёзы, пытался выровнять дыхание, чтобы ответить.

— Вы же видели её? Она же сама ещё ребёнок, — с полу стоном выдохнул Вей.

И сердце доктора сдалось. Не в силах больше смотреть на этого сильного, упрямого уже взрослого, но всё ещё одинокого брошенного всеми ребёнка, он подошёл к нему и в порыве обнял, прижав его голову к себе. И гладя его по волосам и успокаивая, тихо сказал:

— Я обещаю тебе, что сделаю всё, что смогу. Можешь быть спокоен, с ними всё будет хорошо. И, — голос его окончательно сел, — прости, что не могу помочь тебе.

Двейн всё-таки не смог сдержать слёз, впервые в жизни позволяя кому-то себя пожалеть. Он так вымотался за эти дни, так устал, а душа его была переполнена чувством благодарности к этому человеку, что сейчас он уже не стеснялся своих чувств. Всегда уверенный, что жалость делает слабым и унижает, сейчас он впервые в жизни понял, что она может хотя бы немного успокоить и дать сил жить дальше.

— Спасибо Вам за всё, — еле слышно прошептал он, ища утешения.

Решётка скрипнула, впуская охранника в камеру и заставив доктора отстраниться.

— Так, а теперь давай-ка, попробуем придать тебе более или менее приемлемый вид. Сегодня передам тебе чистую одежду, а то весь в крови. А Эбби у нас девочка впечатлительная, — не глядя на парня, мистер Харрис специально говорил в наигранно-шутливой манере, чтобы не выдать переполнявших его сейчас чувств.