— Нет. Не смей просить у меня прощение. Это только моя вина, моё жестокое упрямство и глупые мечты. Как теперь всё это не важно. Зачем мне всё это без тебя, зачем мне теперь эта жизнь без тебя? — Эбби плакала.
— Только не ты, слышишь, не ты. Эбби, ты не можешь сломаться и отчаяться. Сила ангелов в их вере. А ты ангел, ты мой ангел, моя жизнь, моё всё, — по лицу Двейна тоже текли слёзы, а голос дрожал.
— Я не смогу без тебя жить, — рыдала Эбби.
— Эбби, детка, я прошу тебя, не смей. Ты должна жить, несмотря ни на что. Я люблю тебя, я так сильно люблю тебя. Только не отчаивайся, только живи, слышишь. Ты лучшее, что было в моей жизни, и как никто другой, заслуживаешь счастья. Прости, что не смог быть рядом и совладать со своей гордыней и страхами. Прости, что оставляю одну. Современем станет легче. Я умоляю тебя, только живи. И прости меня, прости…
— Вей, я люблю тебя, мой самый любимый, нежный, заботливый, преданный и честный мальчик. Где мне взять силы, чтобы жить без тебя, чтобы дышать без тебя? Мой самый несчастный и родной, я так люблю тебя, что моё сердце останавливается от одной мысли о тебе.
Двейну до боли в костях хотелось обнять её сейчас, утешить и хотя бы немного поддержать. Всего на мгновение, всего на секунду. В отчаянии он ударил кулаком в стену.
— Ты должен был позволить мне умереть тогда… Позволить, пока я не знала, пока я ещё могла, — рыдала Эбби, — Быть всю жизнь в дали от тебя, не смея даже увидеть или коснуться — это вечная пытка для меня, но сейчас, я уже не имею права умереть от горя и тоски по тебе, — Эбби со стоном выдохнула еле слышно, — Вей, я жду ребёнка. Ты должен это знать.
Двейн медленно опустился на колени, прижался лбом к холодной стене и вымученно простонал.
— Прости, — плечи его тряслись в отчаянной попытке сдержать рыдания, и не выдать ей сейчас своих чувств, — Прости, — без сил шептал он, — Я люблю тебя, — и как только он смог дышать, Вей отчаянно прошептал, — Эбби, любимая, я понимаю о чём прошу и, наверное, не имею сейчас на это никакого права, но я умоляю тебя, сбереги его.
Мгновенно накрывшие его отчаяние и паника заставили Двейна соображать быстро и чётко.
— Эбби, послушай меня, мистер Харрис поможет тебе оформить наследство моего отца. Ничего не бойся, вы не будете нуждаться. Слышишь меня? Главное, ничего не бойся, ты справишься, ты же у меня умница, моя сильная и смелая девочка. Прости, что оставляю тебя одну и что так мало был рядом, прости, что теперь придётся справляться со всем одной. Но ты сможешь, я знаю, что ты справишься. А я, я буду молиться за вас. Ты не представляешь, как мне жаль, но это всё, что я могу сейчас. Я буду каждый день просить Его не оставлять вас. Все мои мысли будут только о вас. А ты пообещай мне, что у вас всё будет хорошо, любимая, пообещай, — как завороженный шептал Двейн, гладил в отчаянии руками стену, сжимая сырые холодные кирпичи негнущимися пальцами.
— Я обещаю, обещаю, — истерика накрыла девушку с головой, — Я люблю тебя, я буду ждать тебя всю жизнь… Мы будем ждать тебя, — рыдала она в голос.
И тут сильные мужские руки подхватили её с земли и практически невесомую с лёгкостью понесли к экипажу.
— Я люблю вас, — в отчаянии прошептал Двейн, ударив кулаком в стену, и беспомощно разрыдался.
Эбби накрыла настоящая истерика. Всё это время она старалась держаться, держаться из последних сил. И вот сейчас они кончились. Боль и отчаяние до краёв затопили её душу, разрывая сердце на куски. Неосознанно, ища помощи и защиты, она кинулась в объятия доктора, как только оказалась в экипаже. Прижавшись к нему и дрожа всем телом, она плакала навзрыд, ища у него утешения, как маленький ребёнок. Доктор Харрис в первые минуты оторопел от этого искреннего проявления чувств и безмолвного крика о помощи, но жалость к этому несчастному, раздавленному горем ребёнку заставила его поддаться эмоциям. Не в силах предложить сейчас ей что-то другое, он крепко обнял её, гладил по спине и плечам, успокаивая, жалея и не давая скатиться в пропасть отчаяния.
После того, как доктор напоил обессилившую девушку успокоительным и уложил её в кровать, он взял со слуги клятвенное обещание следить за ней и никуда не выпускать, и поспешил снова вернуться в тюрьму. Сегодня его «соизволил» принять сам начальник этого «прекрасного» заведения, как говорится по старой дружбе, и упускать этот шанс было нельзя. Времени оставалось катастрофически мало.
***
— Двейн Уэлби? Двейн Уэлби? — повторял начальник тюрьмы, пытаясь что-то вспомнить, — Нет, не помню. А кто он вообще такой и начерта он Вам нужен?
— Он сын моего хорошего друга, — соврал доктор, — Я пообещал помочь.
— А вот сейчас Вы меня сильно удивили. Какие «хорошие» у Вас друзья. И давно Вы поддерживаете дружбу с ворами и убийцами?
— Спасая жизнь любимого человека, он продал чужую вещь…
— Вы сами то в это верите? — перебил его начальник тюрьмы, — У меня тут целая тюрьма ангелов с крыльями, невинных и непорочных, и все исключительно из благих целей убивают, насилуют, воруют. Харрис, с каких пор ты, старый лис, стал таким доверчивым? Давай, рассказывай, что тебе от него нужно, меня не проведёшь, — подвыпивший тюремщик неожиданно перешёл на фамильярное «ты».
— Я же уже сказал, что просто хочу помочь, — доктор проигнорировал его бестактность.
Начальник тюрьмы хитро прищурил глазки.
— А не твой ли он нагулянный сынок, а? — заржал он.
— Кто знает, — улыбнулся притворной натянутой улыбкой доктор. Этого взяточника и скрытого алкоголика нужно было дожимать сейчас до конца.
— А, я кажется припоминаю. Это случаем не тот полоумный, который спёр у барона фамильные золотые часы и которому даже не хватило ума сбежать после этого?
Доктор молча смотрел на него.
— А вот сейчас мне стало совсем интересно. У меня здесь такая скучная жизнь.
Доктора уже начал раздражать этот не совсем трезвый, какой-то помятый и потный человек, почувствовавший сейчас свою власть над ним. Мистер Харрис всегда старался сторониться таких людей. Волею проведения вынужденный оказывать ему определённые медицинские услуги, а попросту прикрывать побои заключённых, он старался побыстрее выполнить свою работу, пересекаясь с ним по минимуму. Сейчас же начальник тюрьмы, почувствовав себя хозяином положения, хотел насладиться этим по полной. Желая пресечь это на корню, доктор Харрис положил перед ним мешочек с монетами:
— Готов возместить Ваши муки любопытства и совести.
Глаза хозяина тюрьмы заблестели алчным огнём.
— Уж не собираетесь ли Вы предложить мне организавать побег? — от волнения он снова перешёл на «Вы», — Это же пожизненная каторга, а то и ещё хуже. Я конечно люблю деньги, но не до такой степени, чтобы поменяться с этим умалишённым местами.
— Нет. Всё, что мне нужно, это, чтобы Вы позволили ему обвенчаться с девушкой. Она ждёт от него ребёнка и…
— Тю… и всего-то? — начальник тюрьмы выдохнул и незаметно придвинул к себе мешок с деньгами, — Разрешить ещё одной умалишённой стать женой пожизненного каторжника? Да на здоровье. Одним помещенным больше, одним меньше, делов-то. Но есть одна небольшая проблема, — он замялся, а затем быстрым движением сдвинул мешок в уже приоткрытый ящик стола и молниеносно закрыл его, — Как бы помягче сказать?
Доктор удивлённо приподнял бровь, теряя остатки терпения.
— Жених Ваш имеет сейчас не совсем товарный вид. Как бы невеста не передумала.
Мистер Харрис в упор смотрел на него. Съёжившись под этим взглядом и как-то по-идиотски улыбаясь, начальник тюрьмы промямлил:
— Ну, он тут начал дурака валять. И мои мальчики слегка перестарались. Ну Вы же знаете, как они умеют, — и уловив недобрый огонёк в глазах собеседника, быстро добавил, — Но он живой, очухался уже, — и после паузы добавил, — Наверное…
Доктор молча взял свой саквояж и развернулся к двери.
— Эй, кто-нибудь, — позвал начальник тюрьмы.
В дверях показалась косматая голова.
— Проводи нашего дорогого доктора в северное крыло.
