Потемневшие, хмурые крестьяне занялись утренними делами. Староста дал им время. Не столько ценя их чувства, сколько понимая, что потом они не смогут выполнить первостепенные задачи.

Да и воины на постое еще дремали. Утро они встречали с меньшей радостью.

За границу деревни никого не выпускали. Раздосадованные ночным бдением воины погоняли копьями бестолковых крестьян. Охочих проверить границы своей свободы нашлось немного. Тем более после того, как одному охотнику выбили зубы.

Староста, вооружившись авторитетом священника, пошел на центральную площадь. Тут не было ни возвышения, ни колодца. И площадью это место нельзя назвать. Староста не стал выносить из дома грубо сколоченный стул, считая, что в присутствии благородного воина лучше стоять. И никак не отмечать свои властные полномочия. Что они по сравнению с благородством всадника.

Поначалу только птицы бродили вокруг, словно собрание касалось их участи. Некоторых и правда касалось – со связанными лапками и крыльями они висели на воинских поясах.

– Люди Имирта! – закричал староста. – На собрание!

Голос его потонул в гомоне птиц, вряд ли его бы услышали. Люди давно ожидали команды, потому начали спешно собираться на площади. Их собралось до того много, что почва под ногами оказалась взрыхленной и каждый утонул по щиколотку в тяжелой влажной почве.

Никто не разговаривал. В принципе собрание не требовалось. Все понимали, что произойдет дальше. Люди всегда понимают, когда за порогом ожидает плохое. Люди молчат, стараются не двигаться или же имитируют повседневную деятельность. Последнее даже лучше, не надо задумываться.

Гложет истина, от нее никуда не деться.

Крестьяне не смотрели друг на друга. Они не искали помощи у сожителей, родичей. Слабый не поможет слабому.

Спокойнее всего были староста и священник. Им ничего не грозит. Кроме голода. Но с этим как-то справлялись. Справятся этой зимой.

Воины выгребли все запасы. Точнее, выгребут. Чужаки еще спят, отдыхают, чтобы накопить силы к предстоящему сражению. О чем стадо крестьян ничего не знает. Зато они знают, что у этих двадцати человек есть оружие и желание завладеть тем, что принадлежит им по праву.

– Друзья, – обратился староста к собранию.

А как еще он мог обратиться к людям, которых нужно поставить перед свершившимся фактом.

– Достопочтенный воитель, всадник Эснин Лагор, почтил нас своим вниманием. За это мы должны отблагодарить его…

Как будто вздох облегчения. Только несмышленые дети не понимали, что грозит деревне. Голодная зима – не самое страшное. Оставшиеся в деревне порченные девки даже хороший знак. Немного освежится кровь, приплод будет здоровенький. Ублюдки не пойдут по стези отцов, зато смогут работать за троих. А девок потом удастся выдать. Желающих в округе сыщется множество. Ведь после такой чести и приплод жена будет приносить качественный.

Иная перспектива пугала крестьян. Они как будто выдохнули, страх ушел. Староста поспешил втоптать их надежды в грязь.

– Всадник Эснин Лагор требует от нас десять жизней. Его войску требуется пополнение. Его щедрость не знает границ, его-то стараниями нашим мальчишкам уготовано великое будущее.

Он не стал упоминать, что великое будущее у парней начнется с того, что они будут нести поклажу воинов. Так же станут их заслоном. Но всадник не врал, это шанс вырваться из серости Имирта.

Не сказать, что он пытался убедить старосту. У него развязался язык после третьей кружки браги. Пусть Эснин Лагор всадник, но привык к походной жизни. Жирная каша из бобов, дрянная выпивка, пахнущие чесноком девки. В этом он ничуть не отличался от своих пеших товарищей.

Ни крики, ни слезы не помогли спасти ребят от неминуемой участи. По злому стечению обстоятельств в деревне как раз подрастали десять парней. Возрастом подходящего, хотя телосложения и крепости мышц им явно недоставало.

Староста напоминал о долге крестьян перед воинским сословием, о клятвах, что они ежегодно давали землевладельцу. Властителя, что они не видели, мало заботили эти клятвы, но крестьяне продолжали их исправно произносить.

А священник убеждал, что на то воля Хранителя. Его волей направлена армия Лагора в деревню. Такова судьба отобранных ребят.

Убеждения вовсе не требовались. Ведь уже свершившийся факт, что всадник решил рекрутировать в деревне парней.

Совесть не позволяла вот так навечно их оторвать от родимого дома.

– Они не успели обновить клятвы! – вскричала одна мать.

Ее возглас, этот проблеск сознания среди тьмы невежества, подхватили другие.

И правда, ребята вчера не успели вкусить священного питья из чаши. Их клятвы не обновлены, их души не восстановили связи с Хранителем.

– Да они беззащитны пред опасностями мирскими! – прокричал отец в толпе.

Ропот. Недовольство. Потаенная надежда.

Казалось, крестьянам удалось найти выход из ситуации. Не каждый из этих десяти переживет зиму. Тем более голодную зиму. Но они вернее погибнут в походе, куда их поведет всадник Лагор.

– Я властью, данной мне, укреплю их связи! – голос всадника легко задавил ропот толпы.

Ему не требовалось кричать, привлекать к себе внимание. Он даже не стал седлать коня ради этих грязных поселенцев.

– Мое звание велико, я сижу ближе к престолу Хранителя.

И не нашлось никого, кто возразил бы ему. Не указал бы на священника, что по долгу службы стоял как бы еще выше. Ведь священник, понурившись, находился рядом со старостой. Его серое облачение утяжеляли глиняные наросты, поднятые деревянными башмаками.

А Лагор мог подтвердить свои слова просто положив руку на рукоять меча. Оружие, что он не стал бы обнажать ради крестьян.

Сам Хранитель держал подобное оружие в руках. И его оружие готово обрушиться на всякую тварь, что посмеет навредить человечеству. Именно меч, а не молитвы, разгоняет тьму.

И служит лучшим аргументом в споре.

– Отцы и матери, – Лагор на мгновение замялся, пытаясь вспомнить название деревни, – этой спасенной Хранителем земли, к вам обращаюсь. Ваши сыны не зря прольют кровь, не погибнут понапрасну. Это их священный долг. Они проливают кровь во славу Его. Как и мои славные мужи, что десятки лет сопровождают меня в походах.

Лагор перевел взгляд на священника, словно ожидая возражений.

– Меч – защитит ребят лучше клятв, – проговорил священник, складывая руки у груди. – Клятвы спасут их в границах Имирта, но обреченные покинуть отчий дом, они рискуют большим. Под присмотром всадника Эснина Лагора они в большей безопасности.

Откровенная ложь, но в нее поверили. Сделали вид, что поверили. Десяток отобранных цыплят согнали в центр собрания. Ребятишки переглядывались, в глазах их только зарождался испуг. Несмотря на солидный возраст, они еще не избавились от любопытства.

Теперь до сознания обреченных на заклание дошло, в чем ужас происходящего. За свои восемь лет они едва ли видели хоть один рекрутский набор. Что и говорить, в самой деревне не найти тех, кто застал подобное.

Слишком далеко находится болотный Имирт. Не каждая дорога заведет сюда чиновника или откупщика. Владыка земель сих лишь в молитвах упоминает принадлежащие ему уделы. И где-то там, среди северных торфяников скрывается одна деревенька, что он клянется защищать.

Слезы, расставания. Парней снарядили в дорогу, облачив в теплые плащи, что принадлежали их отцам. Обувку не выдавали. В этом нет нужды – проще выкинуть обувь в топь.

Ребят согнали в одну колонну, муштра уже, казалось бы, началась. Впереди шли пятнадцать человек Лагора, а он с телохранителями замыкал колонну. На плечи ребятишек взвалили всю поклажу. Теперь не убегут. От усталости и думать о таком не станут.

Восьмилетки под гнетом холщовых мешков напоминали гоблинов, что в рабстве огров. Они казались еще более юными в сравнении с матерыми бойцами Лагора. От вида которых ребята приходили в ужас.

Лишь это не позволяло им расплакаться. Заставляло сдерживать эмоции. Страх сковал надежнее любых цепей.