Люди переминались с ноги на ногу, прочищали горло всеми доступными методами. Воздух прогревался, на каменных плитах конденсировалась чудесным образом влага. Уже не так зябко тут находится, стало вполне комфортно.

Начались наконец-то разговоры. Люди стали прислушиваться к словам священника или своего соседа.

Обычный день, за которым следует ледяная, жестокая ночь.

Казалось, ничего не изменится. Пока деревянные балки держат камень часовни, люди так и будут собираться в ней. Под остроконечным перстом вершины гнездились черные птахи, порой роняющие на толпу знаки своего внимания. Это их способ повеселить публику.

Порой речь священника грубо прерывали раскаты смеха. Затем гневливый окрик, осуждающий взгляд. Речь продолжалась.

После молитвы, уже на улице детишки начнут выменивать друг у друга птичьи перья, что спустились к ним из заоблачных вершин. Птиц не гоняли не потому что они летают в воздухе, что ближе всего к эфиру. Просто лестница наверх прогнила. Да и кто туда полезет. Кому это надо.

Речь священника оборвал перестук копыт. Звук до того невероятный в этой глуши, что сначала показался обманом, наваждением духов. В глухом краю и лошадь не каждый видел. А уж скачущую – подавно.

Из всей скотины держали свиней да кур, некую водоплавающую птицу. Хотя с последним как-то не особенно возились. Ведь утка – тварь развратная. Негоже ее держать в селении.

Перестук копыт не почудился.

Поначалу он выглядел громоподобным, словно десятки, сотни, табун коней несется мимо! Словно наступили последние дни! И гневные духи вырвались из гнилой земли, оседлав скрепленные злобой кости.

Всадник был один, как потом убедились крестьяне.

Правда, сей факт не стал для них поводом для радости.

Всадника сопровождала армия. Он привел с собой отряд в двадцать человек. Все в броне, с копьями и металлическими шлемами. Тяжелые сапоги месили влажную землю. С неба на них взирали хмурые облака, но даже выгляни солнце, неоткуда ему отражаться. Броня проржавела, толстый слой жира покрывал древние доспехи.

Металл шлемов, промасленная кожа нагрудников. Вытертое дерево копейного древка, выщербленные щиты, железная окантовка которых несла свежие раны. Умбоны смяты, блестят свежими ссадинами.

Потомственные военные, профессионалы, а не рекруты. Воины с детства обучены ведению войны, сражению в строю. Они не атакуют бессмысленной толпой, а наступают, прикрывая соседа круглым щитом.

Подобная армия сметет жалких крестьян.

Люди вывалили из часовни, зыркая глазами по сторонам. Бежать некуда. За спиной спасительный камень, который примет всю деревню в огненную ловушку. По бокам топь, а впереди неизвестные люди, вооруженные копьями.

Среди них нет лучников. Вряд ли это обнадежит крестьян.

Молчаливые щиты не имели эмблем. Отряд наемников, скованных клятвой верности с железным воином на коне.

Священник вышел вперед, то ли сознавая, что наконец-то его час пробил, то ли потому что толпа вытолкала его вперед. Если убьют его, то не пожалеют остальных.

Герб на щите всадника не читался. Возможно его и не было, лишь змеиный узор выцветшей краски украшал потрескавшийся щит. Окантовка щита недавно обновлена, умбон начищен и блестел бы, не покрывай его слой защитного жира. Шлем не имел забрала, колоковидный, открывающий бледное лицо и низкий лоб, рассеченный сальными волосами. Лицо молодое, отмеченное нездоровым румянцем, следами ударов ветра и походной жизни.

Его воины скрывали возраст за серыми от грязи бородами. Они молчали, не переругивались, что выдавало в них профессионалов. Молодежь себя так не ведет.

– Господин, – священник поклонился, – я приветствую вас в Имирте. Позвольте пригласить вас на постой.

Приглашение не требовалось, ведь вооруженный человек всегда в праве, чтобы он не пожелал.

– И где, отец, по-твоему я должен заночевать? – ответил всадник, подняв руку в латной перчатке.

Серое железо указало на окружающие их серые дома.

Всадник не считал необходимым представляться. Ведь имя – ценность. Разбрасываться им перед этими грязными людьми глупо.

– Лучшего, чем дом старосты, я не могу предложить, – ответил священник.

Один из поселян зыркнул на него с гневом, но не стал возражать. Во-первых, лучшего дома в деревне действительно не имелось, во-вторых, поселян не режут. Второй факт уже дошел до сознания старосты, а это значило, что воины прибыли с какой-то определенной целью.

Староста выступил вперед, представился и предложил проследовать в его дом. Воинов он предложил распределить по остальным домишкам на постой.

– Расположатся, – ответствовал всадник, показав улыбкой черные зубы, – но только частично.

Он говорил громко, чтобы его слышали все. Треть отряда выставит дозоры на подступах к деревне. Староста начал понимать, что не только урожай репы придется выдать господину и его воинам.

Всадник, не спешиваясь, направил коня к дому старосты. Ему не требовался проводник, ведь и так очевидно, где тот живет. Человек не боялся повернуть спину к крестьянам, скованным страхом и неизвестностью.

Обнадеживало лишь то, что деревню не сожгут. Пока.

Людей распределили по хижинам, выкатили им угощение. Сами хозяева постарались отослать семью подальше, запрятав детей и жен в хлеву. Помогло это мало. Воины не первый год жили походами, знали все нехитрые уловки крестьян. Сопротивление могло бы закончиться плохо, тем более кроме кислой браги иного угощения в деревне не водилось.

Ни горького пива, ни красного как кровь вина, ни тем более дорогой эссенции, улавливаемой из первых продуктов.

Треть отряда стерегла деревню, скорее не позволяя крестьянам разбежаться, нежели защищая от внешних врагов. Воины растянулись широкой цепью, но так, чтобы держать друг друга в поле зрения. Ночью, когда сменились караулы, воины зажгли костры.

Не то, чтобы скованные страхом крестьяне могли сбежать. Они и не делали такой попытки, даже когда разгоряченные брагой воины потребовали большего от гостеприимных хозяев.

Ночь сморила лишь воинов, отягощенных туманной брагой. Их вожак лег позже, раздав приказы. В чаде очага он беспрестанно кашлял, порой поднося к губам ладонь. Сплевывая на пол, он пытался ухватиться за ускользающие нити сна.

Не спал староста, пытаясь в уме подсчитать количество затребованных продуктов. Писать он не умел, не вел учетных книг. Не обладая этими навыками, он все же понимал, что предстоящая зима будет тяжела.

Воинам требовались припасы, в деревню они пришли по чистой случайности. Хотя всадник об этом не говорил. Только по насмешке Хранителя сюда могли заглянуть, ищущие отдыха и припасов воины.

Ни карт, ни путеводителей не существовало. Нигде, кроме нескольких столичных книг не отмечено существование Имирта. Деревня и ее название редко возникали в умах хозяев. Они сюда не наведывались. Раз в год священник и староста проделывали путь на юг, к цитадели владетеля. Священник, чтобы обновить священные клятвы общины, а староста вез оброк.

Эту обязанность они выполняли по собственной воле. Даже прекрати они ежегодное паломничество в замок лорда, никто бы этого не заметил и не вспомнил о них. Ну, разве что верховный священник отметил бы в своей книге, что служитель Хранителя помер.

Вот и все.

Воинов сюда привела случайность. Загнанные в топь, они по воле Хранителя набрели на тропу, которой крестьяне пользовались во время сбора болотных даров. Где-то в топи до сих пор лежали затянутые и утопленные. Болотные духи так же собирали десятину.

Тропа привела воинов в деревню, богатую припасами и рекрутами.

Уже оглядывая вывалившуюся из часовни толпу, всадник отсчитал нужное количество рекрутов. С десяток парней теперь пополнят отряд. Число, конечно, не поражает, зато этот десяток можно бросить вперед, чтобы они внесли сумятицу в армию противника. Лучше пусть эти парнишки помрут, чем отряд потеряет еще одного или даже двух опытных мужей.

Утро вся деревня встретила с благословением. Не потому что отступили ужасы ночи, а потому что теперь можно не ворочаться в бессонной попытке отдохнуть.