Венди и сейчас во всех подробностях помнит простодушный взгляд Питера в ту ночь, когда они встретились впервые. Помнит, как он держал тень, свисающую вниз, словно шкуру какого-то животного, как лицо светилось надеждой, когда он просил пришить тень. Она забрала её – на ощупь она напоминала дорогой прохладный шёлк – как будто в этом не было ничего удивительного. Мальчик может оторваться от своей тени, а девочка может пришить её обратно, что тут такого.

Тогда всё это вовсе не казалось чем-то необычным. Даже когда при первом проколе Питер взвизгнул, будто его ткнули раскалённой кочергой. Потом он ходил такой весь важный и напыщенный, будто это он всё сделал, а Венди ничем и не помогала. Она с этим соглашалась.

Пока они прилетели в Неверленд, пришитая тень истрепалась и истаяла, увяла, как срезанная роза. Они приземлились на пляж, залитый ослепительным полуденным солнцем, и Питер стоял, уперев руки в бока, как сломанный указатель солнечных часов. Потерянные Мальчики столпились вокруг, чтобы встретить Дарлингов, и за каждым по белому песку тянулась резкая полоска тени. Только у Питера такой не было.

Следовало обратить внимание ещё тогда, но Венди видела перед собой только большие приключения и мальчика, который обещал ей, что научит летать.

Она опускается на колени и вытаскивает из-под кровати коробку со швейными принадлежностями: иголки, булавки, катушки ниток. Прекрасные удобные ножнички. Может, шитьё и не такое уж великое умение, но Венди умеет шить. В Неверленде все эти вещи смогут поддержать её и успокоить, напомнить о доме, который остался за спиной, и о том, чего стоило первое посещение острова.

Венди закрывает глаза, опускает руки на колени и медленно выдыхает. Связь с Питером никуда не делась, она внутри, глубоко под кожей, хочет Венди того или нет. Долгие годы она пыталась заслониться от него, и ничего не вышло. Теперь она цепляется за эту связь, как за нитку, которой они привязаны друг к другу. Он не спрячется; по этой нити можно пройти до самого Неверленда.

Раз пригласили – всегда рады. Так ведь?

Тихий-тихий звук: так шумит бегущая вода или набирающий силу ветер. Она поворачивает голову на звук – глаза, оказывается, закрыты. Она что, спала? Что-то снилось? Снилось, будто она падает. Нет. Летит.

Пахнет зеленью. Напоминает Кенсингтонские сады. Когда она была совсем маленькой, они гуляли там с родителями, а теперь она выросла, но отец всё ещё ходит с ней туда время от времени, и они ищут листья, цветы и насекомых в коллекцию. Больше всего ей нравится тот пруд с большими бело-золотыми рыбами, которые подплывают к самой поверхности и хватают хлебные крошки, сверкая хвостами и разевая круглые рты.

Мысли плавно текут, такие же тяжёлые, как её веки, и в то же время лёгкие. Она как раз была в саду, да? Или она и теперь там, тянется потрогать пухлыми пальчиками одну из этих бело-золотых рыб. Нет, всё не так. Это случилось много лет назад. В четыре года она решила поймать рыбку, чтобы показать папе, но мама схватила её за руку и категорично сказала: «Нельзя!»

– Никогда не тянись вот так к воде…, а не то можешь упасть. Это очень важное правило, такое же важное, как то, что нельзя никуда ходить с незнакомыми людьми, и то, что ты должна всегда быть у нас на виду. Понятно?

Она уже не маленькая и не глупая, такие объяснения больше не нужны. Вот только она больше не у мамы на виду, и кое-что ещё не в порядке. В памяти гудит провал на том месте, где хранилось её имя. Если хорошенько постараться, можно вспомнить, как мамины губы складываются в это слово, но звука нет. Только…! Как можно забыть собственное имя?

Конечно, она его знает, просто что-то загораживает его в памяти. Можно попробовать вспомнить самостоятельно, и она разлепляет склеившиеся губы, но произносит только: «Мама!»

Глаза резко открываются, раздирая ресницы. Тот мальчишка! Он взял её за руку, и они окунулись в небо. Она вздрагивает, будто снова куда-то падает, но верёвка поперек груди и в ногах крепко держит на месте. Эта верёвка тяжёлая, влажная, пахнет солью и водорослями – вот что пахло прудом с рыбами.

Сесть не выходит – руки и ноги не слушаются, только бесполезно болтаются и не помогают скинуть верёвку. Она заболела? Поэтому такая слабая? Может, тот мальчик в окне просто привиделся от жара?..

Тихо. Надо успокоиться и решать проблемы по порядку. Внимательно осмотреться. Вот что сделал бы на её месте хороший учёный, такой, каким она собирается когда-нибудь стать. Это она помнит, даже если забыла собственное имя. Она глубоко вдыхает и сосредотачивается на том, что может выяснить из положения лёжа.

Поверхность под ней влажная и необычно прогибается под телом. Точно не спальня. Тут нет никаких её вещей – ни глобуса, который папа подарил на последний день рождения, ни лупы, с помощью которой можно разглядывать мельчайшие чешуйки на крыльях бабочек и жилки на листьях.

Мама предупреждала, что нельзя уходить с незнакомцами, но она и не уходила. Так получилось. Грудь сжимает так, что трудно дышать, и она вот-вот расплачется.

Собственные сдавленные вздохи злят, и она старается отогнать страх как можно дальше. Не время для паники! Нужно быть разумной. Оценить ситуацию, поискать зацепки.

Она смотрит теперь прямо вверх – это довольно просто, когда лежишь на спине. Свет струится сквозь нагромождение веток, образующих шатёр. Опираются они на что-то устойчивое. Получается запрокинуть голову назад и рассмотреть, что это что-то изогнутое и деревянное, но целиком не видно.

Резкий хохот чаек, зовущих друг друга, объясняет, что за шелест стоит в ушах. Это ровный шум прибоя. Наверное, рядом пляж. Но как это? Родители сказали бы, если бы собирались в поездку, и точно не увозили бы её тайно посреди ночи. Она бы подготовилась как следует, взяла бы сети и баночки для хранения. Ну и ещё этот мальчик, и то, как мама бежала к ней. Это точно не поездка на выходные, что-то тут не так.

С большим трудом она переворачивается на бок – верёвка соскальзывает. Оказывается, её не привязали, только неряшливо обмотали, будто хотели связать, но забыли. Она садится и поворачивается: теперь видно, что ветви опираются на изогнутый корпус корабля. Песок сырой, ночная рубашка промокла, в ней холодно.

– Венди! Ты проснулась! – Ветки шуршат, и внутрь просовывает голову ухмыляющийся мальчик из окна.

Венди. Это мамино имя. А её зовут… Джейн. Имя вдруг появляется, как из тумана, всё ещё едва различимое, так что непонятно, точно ли это оно. Её так зовут? Мысли тянутся, как карамель, которую Кухарка готовит из жжёного сахара. Иногда Джейн помогает на кухне. Там всё нужно точно отмерять, и ей это нравится, а ещё нравится, как малейшие изменения влияют на результат – это похоже на научные эксперименты. Но самое приятное – что терпеливое помешивание обязательно будет вознаграждено в конце, когда придёт время дегустации.

Жжёная сладость почти чувствуется во рту, карамель склеивает зубы. Джейн трясёт головой, и резкое движение возвращает мысли обратно в здесь и сейчас. Она обычно не такая рассеянная – наоборот, она очень разумная девочка, как часто говорят ей мама и папа. Но прямо сейчас в голове всё путается и плывёт, не давая сосредоточиться.

– Ты кто? – Она вжимается спиной в корабль, подтягивает ноги и обхватывает руками.

На вид он немногим старше, но если это он перенёс её сюда, если именно он выкрал её из комнаты, то он куда опаснее, чем просто мальчик.

– Я Питер, дурочка. – Он бочком пробирается меж ветвей в шатёр.

Вспоминается, как они приземлились, как она была вне себя от ужаса, и он сунул что-то ей в руки, объясняя, что это поможет. Лекарство? Она точно не помнит, память подбрасывает отдельные кусочки: ускользающий осколок неба, пляж, что качается под ногами, звездопад. Темнота. Они прилетели ночью, а теперь утро или даже полдень. Как долго её нет дома? Родители, наверное, с ума сходят.