— Верю.

Квинн пролистала экран айпода и выбрала песню. Из динамиков зазвучала «The End of the World as We Know It» R.E.M.

— Значит, ты не согласна, — отшутился Ноа.

Ухмылка Квина померкла.

— Эти недоумки из ополчения забрали половину бабушкиной кладовой, ты знал об этом?

— Совет одобрил десять процентов.

— Это было не десять процентов. Они взяли больше, потому что хотели. Потому что могли.

Ноа поджал губы. В его сердце закралась тревога. Он подавил ее.

— Я поговорю с Саттером. И верну вам все назад.

Взгляд, брошенный на него Квинн, в лучшем случае выглядел скептическим.

— Я верну. Не волнуйся. Теперь все будет лучше. Я обещаю.

Она покачала головой и посмотрела в окно.

— Я думаю, ты ошибаешься. Настоящая буря только начинается.

Глава 55

Лиам

День двенадцатый

Лиам ничего не мог с собой поделать. Его самозащита ослабла, нервы оказались на пределе.

Ужасные воспоминания нежданно-негаданно обрушились на него. Горе и печаль грозили его захлестнуть. Он уже проходил через это раньше.

Каждый раз, когда он смотрел на Ханну, он видел Джессу. Чувствовал кровь на своей коже, нож в руках, отчаяние и безысходность, терзающие его сердце.

Он спас ребенка — своего племянника — но не мать. Не Джессу.

Он потерял свою невестку. Потерял единственную женщину, которую когда-либо любил. Сколько бы умений и талантов у него ни было, он не смог ее спасти.

Лиам уставился на свои руки.

Он рожден солдатом. Его руки созданы для причинения боли, для уничтожения врага, для того, чтобы плохие парни никогда не добрались до дома.

Он выполнял грязную работу, чтобы другим никогда не пришлось это делать.

Убийство единственное, в чем Лиам хорошо разбирался. Он знал, как лучше сломать человеку шею, как перерезать горло, каждую артерию в человеческом теле и сколько времени нужно, чтобы тот истек кровью. Он мог убить человека с девятисот ярдов.

Теперь эти знания совершенно бесполезны. У него имелись навыки полевого медика, как и у всех спецназовцев, но он боялся, что этого будет недостаточно. Не для этого. Не для того, что поставлено на карту.

Ханна и ребенок внутри нее. Они прошли через слишком многое. Вместе боролись, сражались и истекали кровью.

Лиам не собирался снова потерпеть неудачу.

Он не позволит ей умереть.

Лицо Ханны исказилось в абсолютной сосредоточенности и концентрации, в безмерной боли. Ее длинные каштановые волосы намокли и завились на лбу, на щеках. Ее тело напряглось, сухожилия на шее вытянулись.

Ханна закричала. Высокий, панический животный крик ужаса и страдания.

Сердце Лиама заколотилось от адреналина и страха.

— Ханна!

Он сжал ее руку. Это была ее «плохая» рука, ее деформированные пальцы оставались жесткими и неподатливыми под его ладонью. Здесь не было ничего уродливого. Ничего.

Ее рука стала боевой раной. Боевым шрамом. У него полно своих.

Ханна не реагировала на его прикосновения. Ее закрытые глаза быстро двигались под веками. Кожа стала абсолютно белой, каждая веснушка выделялась, как кровь.

Ужас скрутил его изнутри.

— Ханна. Ты меня слышишь?

Она пробормотала что-то нечленораздельное. Она явно бредила.

Лиам наклонился над ней, обхватил за плечи, нежно тряс и звал по имени.

— Ханна, Ханна! Вернись. Очнись. Открой глаза.

Она не очнулась. Она не открыла глаза. Ее тело обмякло в его руках.

Его мозг перебирал варианты и оценивал ситуацию. Его обучение взяло верх, мышечная память о неотложной медицинской помощи в полевых условиях, о людях с ампутированными конечностями и истекающих кровью на песке.

Лиам приложил подушечки пальцев к ее пульсу. Тусклый, нитевидный, такой слабый, что он сомневался, что вообще что-то почувствовал. Лиам положил руки ей на грудь. Наклонившись ближе, он не почувствовал ни теплого дыхания на своей щеке, ни легкого вздымания ее ребер.

Ханна не дышала.

Страх пронзил его насквозь. Он слегка откинул ее голову назад и приподнял подбородок, убедившись, что дыхательные пути чисты. Сделал тридцать нажатий грудной клетки, сцепленными руками, одно за другим. Он продолжал снова и снова.

Ее губы были теплыми, но безжизненными. Под его руками ее грудина казалась хрупкой, как стекло.

— Дыши, черт возьми, дыши!

Призрак вскочил на ноги. Он кружил по матрасу, попеременно скуля и рыча, делая паузы, чтобы обнюхать безжизненное лицо Ханны, ее обмякшие плечи. Он низко и недоуменно заскулил, что звучало вполне по-человечески.

— Я пытаюсь, — проговорил Лиам, его голос стал тихим, когда он начал делать очередную серию компрессий. — Я правда стараюсь.

Слезы собрались в его глазах и потекли по изрезанным щекам вниз, в бороду. Он едва замечал. Ему было все равно.

Он только хотел, чтобы Ханна жила, чтобы она открыла глаза и посмотрела на него с этой блестящей, прекрасной улыбкой, чтобы он мог сказать ей, что ему жаль, жаль всех.

И Ханну. И Джессу и Линкольна. И его маленького племянника. И этот проклятый мир, который украл всех, кто имел значение, всех, кто был добрым, хорошим и хоть чего-то стоил.

Проходили бесконечные секунды. Время замедлилось. Огонь потрескивал и шипел. Призрак скулил. Его собственный пульс громко стучал в ушах. «Давай, давай!»

А потом Лиам молился, умолял, торговался с тем Богом, который жил там, за звездами, — Богом, от которого он давно отвернулся. «Просто позволь ей жить. Ей и ребенку. Возьми меня вместо нее».

Он отдал бы тысячу жизней, чтобы спасти Ханну. С радостью обменяет себя на нее. Пойдет на любую фаустовскую сделку.

Лиам не заслуживал быть здесь. Он потратил годы своей жизни в горькой изоляции, воюя с миром.

Она не была Джессой. И никогда не сможет стать Джессой. Никакие уговоры, мольбы или дьявольские сделки никогда не вернут Джессу.

Лиам потерял ее, потерял своего брата-близнеца.

Линкольн, с его громким смехом, общительным характером, шумный и веселый, он совсем не походил на Лиама. Линкольн, который всегда был рядом с ним, даже в их детстве, в годы, потерянные из-за пьяного, буйного отца.

Даже разделенный сотнями миль и годами отчуждения, его близнец всегда оставался рядом с ним.

И Джесса, его сердце, первая и единственная женщина, которую он любил.

Лиам плакал. Он плакал о том, что сломалось внутри него и что он никогда не сможет исправить. Обо всех случаях, когда он подводил людей, которых должен был защищать больше всего. Об эгоистичных ошибках, упущениях и самоотречениях, которые позволили ему уйти от мира, изолировать себя от горьких разочарований, но также и от радостей, побед, маленьких моментов, которые значили все.

Слезы лились свободно, без стыда, когда он склонился над неподвижной Ханной, надавливая на ее грудь, заставляя вдохнуть воздух в легкие.

Ханна еще не ушла. Ханна лежала здесь, в его объятиях, прямо сейчас.

Хрупкая и одновременно невероятно сильная девушка, гораздо сильнее, чем он считал. Она была смелой и решительной, стальной хребет под этой кротостью, этим страхом.

После всего, через что она прошла, после всего, что этот садист Пайк сделал с ней, она все еще цеплялась за надежду, в ней все еще жило добро.

Лиам не понимал этого. Он стал озлобленным и циничным. Из-за того, что с ним сделали, из-за того, что он сделал. Он не понимал этого, но он уважал ее — уважал. Заботился о ней так, как он думал, никогда не сможет.

Она заслуживала жизни. Заслужила найти свой путь в этом обреченном мире, заслужила шанс снова стать собой.

Он вливал в нее свое дыхание, вливал свои желания и потребности, свое горе и печаль, последний мерцающий уголек надежды.

«Вернись. Вернись ко мне».

И тогда это случилось. Тело Ханны выгнулось под ним. Она закашлялась, ее грудь сжалась. Глаза распахнулись. Она судорожно вдохнула, задыхаясь.

Лиам откинулся на пятки. Оседая на пол от облегчения.