— Ну-ну, Феликс, спокойнее…

— Черт возьми, Клод, — она там уже так долго!

— Не так уж долго. Первый ребенок очень часто не спешит появляться на свет.

— Но, Клод, вы, биологи, должны бы придумать что-нибудь получше. Женщины не должны через это проходить!

— Что, например?

— Почем я знаю? Может быть, эктогенез…

— Мы могли бы практиковать эктогенев, — невозмутимо заметил Мордан. — Опыт есть, так что достаточно захотеть. Но это было бы ошибкой.

— Почему?

— По своей природе это противно выживанию. Раса окажется поставленной в зависимость от технически сложной помощи. А может наступить такое время, когда эта помощь окажется недоступной. Выживают те, кто выживает как в легкие, так и в трудные времена Общество, практикующее эктогенез, не сможет бороться с жестокими, подлинно примитивными условиями. Хотя эктогенез и не нов — им пользуются уже миллионы лет.

— Нет, я полагаю, это… А? Как давно, вы говорите?

— Миллионы лет. Что такое откладывание яиц, как не эктогенез? Он неэффективен, потому что подвергает зиготы слишком большому риску. Дронт и большая гагарка могли бы существовать и сегодня, если бы при размножении не пользовались эктогенезом. Нет, Феликс, у нас, млекопитающих, способ надежнее.

— Хорошо вам рассуждать, — мрачно отозвался Гамильтон, — Речь ведь идет не о вашей жене.

Не обратив внимания на этот выпад, Мордан продолжал

— То же самое справедливо и по отношению к любой облегчающей нашу жизнь технике. Вы когда-нибудь слышали о детях, выкормленных из соски, Феликс? Впрочем, нет, не могли — это устаревший термин. Однако это — одна из причин почти полного вымирания варваров после Второй генетической войны. Конечно, погибли не все — как бы ни была яростна война, уцелевшие всегда есть. Но в большинстве своем они были детьми, прикованными к соске — и численность следующего поколения упала едва ли не до нуля. Не хватило сосок, и слишком мало было коров. А матери выкармливать детей уже не могли.

Гамильтон раздраженно махнул рукой: безмятежное философствование Мордана — или то, что принимал за него Феликс — казалось ему кощунственным.

— Хватит об этом. К черту! Лучше дайте закурить.

— Сигарета у вас в руке, — заметил Мордан.

— Да. Верно… — Гамильтон бессознательно тут же погасил ее и достал из портсигара другую. Мордан улыбнулся, но промолчал. — Который час?

— Пятнадцать сорок.

— Всего? Мне кажется, больше.

— Может быть, вы нервничали бы меньше, находясь там?

— Филлис мне не позволит. Вы же знаете ее, Клод, — а как она решила, так и будет. — Гамильтон невесело усмехнулся.

— Ничего, вы оба — достаточно гибкие люди, всегда готовые пойти навстречу.

— О, мы прекрасно ладим друг с другом. Она предоставляет мне возможность делать все, что заблагорассудится, а впоследствии я обнаруживаю, что сделал как раз то, чего хотела она.

На этот раз Мордану без труда удалось подавить улыбку — он и сам уже начал удивляться задержке. Он говорил себе, что испытывает лишь абстрактный, беспристрастный, научный интерес, однако повторять это приходилось довольно часто.

Дверь открылась, и на пороге появилась сиделка.

— Теперь можете войти! — радостно объявила она. Мордан, стоявший ближе к двери, вознамерился было войти первым, однако Феликс, протянул руку и ухватил его за плечо.

— Эй! Что тут происходит? Кто здесь отец? — он отодвинул Арбитра в сторону. — Подождите своей очереди!

Филлис выглядела осунувшейся и бледной.

— Хелло, Феликс!

— Привет, Фил! — Гамильтон склонился над ней. — С тобой все в порядке?

— Конечно, в порядке — ведь для этого я и есть, — она подняла на Феликса глаза. — И убери с лица эту глупую ухмылку. В конце концов, не ты же изобрел отцовство!

— Ты уверена, что с тобой все хорошо?

— Я прекрасно себя чувствую. Только выгляжу, должно быть, ужасно.

— Ты настоящая красавица.

Голос у него над ухом произнес:

— Вы не хотите взглянуть на своего сына?

— А? О, конечно!

Гамильтон обернулся. Мордан выпрямился и отступил в сторону. Сиделка подняла ребенка, как бы предлагая Феликсу взять его на руки, но тот лишь робко разглядывал сына. «Вроде бы рук и ног сколько полагается, — подумал он, — но этот ярко-оранжевый цвет — не знаю, не знаю… Может быть, это нормально?»

— Тебе не нравится? — резко спросила Филлис.

— А? Что ты, что ты — прекрасный ребенок! Очень похож на тебя.

— Младенцы, — заметила Филлис, — ни на кого не похожи, только на других младенцев.

— Ой, мастер Гамильтон! — вмешалась сиделка, — Что с вами? Вы так вспотели? Вам нехорошо? — с привычной ловкостью переложив ребенка на левую руку, правой она достала салфетку и вытерла Феликсу лоб. — Успокойтесь. Я занимаюсь своим делом уже семьдесят лет, и мы еще ни разу не потеряли отца.

Гамильтон хотел было заметить, что шутка была ископаемой уже тогда, когда этого заведения еще не было и в помине, однако сдержался. Он чувствовал себя как-то стесненно, а это случалось с ним исключительно редко.

— Сейчас мы унесем отсюда ребенка, — продолжала тем временем сиделка, — а вы слишком долго не задерживайтесь.

Мордан бодро произнес ободряющие слова, извинился и вышел.

— Феликс, — глубокомысленно проговорила Филлис, — я тут кое о чем подумала…

— О чем?

— Нам надо переехать.

— Почему? Я думал, тебе нравится наш дом.

— Нравится. Но я хочу загородный.

Лицо Гамильтона мгновенно приобрело встревоженное выражение.

— Дорогая моя… ты же знаешь, я вовсе не склонен к буколике…

— Ты можешь и не переезжать, если не хочешь. Но мы с Теобальдом переедем. Я хочу, чтобы он мог играть на земле, завести собаку и вообще…

— Но зачем так круто? Все воспитательные центры обеспечивают свежий воздух, солнце и всякие там игры с песочком.

— А я не хочу, чтобы Теобальд все время проводил в воспитательном центре.

— Лично я был воспитан именно так.

— Вот и посмотри на себя в зеркало.

Поначалу Теобальд никаких сюрпризов не преподносил. В положенном возрасте он ползал, пробовал вставать на ноги, несколько раз обжигался и пытался проглотить среднестатистическое количество не предназначенных для этого предметов.