Возможно, человечеству не повезло в том, что основы техники генетического планирования были разработаны, когда последняя из неонационалистических войн уже закончилась. Можно, разумеется, задаваться академическим вопросом: не будь генетических экспериментов, обеспечило бы мир на планете введение современной экономической системы после краха системы Мадагаскарской? Или же этого все равно оказалось бы недостаточно? Но так или иначе, а пацифистское движение было в тот момент на взлете, и разработка техники параэктогенеза представлялась тогда Богом данной возможностью навсегда избавиться от войн, изгнав их из человеческой души.

Те, кто выжил после атомной войны 1970 года, установили жесткие генетические законы, преследовавшие единственную цель — сохранить рецессив «острова Пармали-Хичкока» в девятой хромосоме, исключив маскирующую его, как правило, доминанту — то есть воспитывать овец, а не волков.

Любопытно, что «волки» того периода — ведь «остров Пармали-Хичкока» рецессивен, и потому природных «овец» на свете мало — были захвачены всеобщей истерией и активно способствовали попытке устранить самих себя. Но некоторые заартачились. В итоге возникла Северо-Западная Колония.

То, что Северо-Западный Союз в конечном итоге стал сражаться с остальным миром, — проявление биологической целесообразности. И привело это к неизбежному результату «волки» (детали сейчас несущественны) съели «овец». Не физически, разумеется, ни о каком реальном уничтожении и речи идти не могло, однако генетически современное общество происходит от «волков», а не от «овец».

Они пытались вытравить из человека бойцовский дух, — заключил Мордан, — не осмыслив его биологической пользы. Они лишь выразили в рациональных терминах идею первородного греха: насилие — «плохо», а ненасилие — «хорошо».

— Но почему вы решили, — запротестовал Гамильтон, — будто воинственность необходима для выживания? Конечно, она есть — во мне, в вас, в каждом из нас. Но что толку противопоставлять ее атомной бомбе? Какая от нее может быть польза в этом противостоянии?

Мордан улыбнулся.

— Бойцы выжили. Это неопровержимое доказательство. Естественный отбор продолжается все время — несмотря на сознательную селекцию.

— Подождите минутку, — попросил Гамильтон. — Здесь концы с концами не сходятся. Если так, то мы должны были бы проиграть Вторую генетическую. Их «мулы» воевали с азартом.

— Действительно, — согласился Мордан. — Но я ведь не утверждал, будто воинственность является единственной характеристикой, необходимой для выживания. Будь это так — миром правили бы пекинесы. Бойцовскими инстинктами должно управлять разумное стремление к самосохранению. Почему вы не затеяли перестрелку со мной вчера вечером?

— Не видел достаточных оснований.

— Совершенно верно. Генетики Великого Хана, по существу, повторили ошибку, сделанную тремя веками ранее: они сочли, что вправе валять дурака с балансом человеческих характеристик, который образовался в результате миллиарда лет естественного отбора. Они воспылали желанием вывести расу суперменов, основываясь на идее «эффективной специализации». Однако они упустили из виду самую главную человеческую характеристику. Человек — животное неспециализированное. Тело его — если исключить громадное вместилище для мозга — достаточно примитивно. Он не может вгрызаться в землю, не способен быстро бегать, не умеет летать. Но зато он всеяден и выживает там, где козел сдохнет с голоду, ящерица изжарится, а птица замерзнет на лету. Узкой приспособленности человек противопоставил универсальную приспособляемость.

Империя Великого Хана возродила устарелую общественную систему — тоталитаризм. Лишь при абсолютной власти можно было осуществить генетические эксперименты, приведшие к созданию Homo Proteus [Человек Простейший (лат.), то есть с одной узкой специализацией], потому что в основе их лежало полнейшее безразличие к благополучию отдельного человека.

Имперские генетики видели в искусственном отборе лишь вспомогательный инструмент. В основном они использовали мутации, вызываемые воздействием радиации и применением геноселективных красок; кроме того, они практиковали эндокринную терапию, а также хирургические операции на эмбрионах. Ханские ученые кроили человеческие существа — если их можно так называть — столь же легко и непринужденно, как мы строим дома. В период расцвета Империи, как раз перед Второй генетической войной, они вырастили больше трех тысяч разновидностей, в том числе тринадцать типов гипермозга; почти безмозглых матрон; сообразительных и до отвращения красивых шлюх, лишенных способности беременеть, и бесполых «мулов».

Обычно мы отождествляем термин «мул» с бойцом, ибо лучше всего знали их именно как солдат, но в действительности существовало множество разновидностей «мулов», приспособленных для выполнения тех иди иных простых работ. Воевали те из них, кто изначально был создан исключительно как воин.

Но какие это были солдаты! Они не нуждались в сне; были втрое сильнее обычных людей; выносливость же их и вовсе не поддается описанию, ибо они продолжали наступать до тех пор, пока увечья полностью не выводили их из строя. Каждый из них имел при себе двухнедельный запас горючего — слово «горючее» подходит здесь куда больше, чем «пища», — но и после того, как продовольствие кончалось, каждый «мул» мог исполнять обязанности еще не меньше недели. Не были они и тупицами — специализация солдат подразумевала и остроту ума — «мулами» были даже имперские офицеры, и их искусство стратегии и тактики, а также умение использовать современнейшие виды вооружений были мастерскими. В чем они были слабы — так это в области военной психологии: они совершенно не понимали своих противников. Однако и противники их тоже не понимали — это было вполне взаимно.

Психологическая мотивация их поведения основывалась на «субституции сублимации секса»: впрочем, наукообразное это словосочетание так и осталось ничего не объясняющим ярлыком. Лучше всего она описывается негативно; пленные «мулы» сходили с ума и кончали жизнь самоубийством не позднее, чем через десять дней — даже если их кормили исключительно трофейными рационами. Прежде чем окончательно рехнуться, они просили чего-то, именуемого на их языке «вепратогой» — наши семантики так и не сумели раскопать ничего, способного объяснить этот термин.