А мужик долго смотрел на Бориса, а потом вдруг сказал.

– Слушай, не убивай меня.

– Хорошо, – так же спокойно ответил ему Борис, – не буду.

– Точно не будешь?

– Точно.

– Тогда пойдем ко мне, – сказал мужик, – я тут недалеко живу, у меня жена и ребенок. Жена варит уху. Ты любишь уху?

– Люблю.

– Тогда идем.

И они пошли к нему в дом.

По дороге Борис спросил:

– Ты кто?

– Моряк, – ответил мужик, – я с рейса пришел, сразу домой, пока жена готовит уху, решил в пивную заглянуть и тебя встретил. Ты рад?

– Рад, – искренне ответил Борис.

– Я тоже, – сказал мужик, и, как показалось Борису, тоже совершенно искренне.

– Как тебя зовут? – спросил Борис.

– Анатолий, но для тебя просто Толя.

Они пришли в старый одесский двор, где у моряка была маленькая квартира, в которой его трепетно ждала небольшого роста рыжеволосая женщина и ребенок трех лет, которого звали по-взрослому Бронислав.

Ребенок ходил по комнате, посматривая вверх на незнакомых ему мужчин, и время от времени обнимал за ногу мать, произнося одно и то же:

– Моя мама…

– Валя, – сказал женщине Анатолий, – это мой друг Борис, он не одессит, но великодушно согласился не трогать меня.

Женщина в ответ на данную реплику даже бровью не повела, а стала усаживать Бориса за стол, который уже был накрыт на трех человек. Видимо, заскоки Толика ей были привычны, а может, это была какая-то непонятная игра людей, один из которых вернулся после многомесячного плавания, а другой несказанно ему рад, готов простить все его заскоки и неадекватности.

Они выпили и стали хлебать уху. Самое удивительное, что Борис не чувствовал опьянения: то ли выпил он не так много, то ли закуска была мощная.

– Еще по одной? – спросил Толик.

Борис кивнул. Выпили еще по стопке и вдруг Бориса прорвало. Он вдруг заплакал и уткнулся лбом в плечо Толика. Толик и Валентина бросились его успокаивать и делали это искренно, так доброжелательно, что даже маленький Бронислав подошел к Борису и обнял его за ноги.

Отплакав, Борис рассказал Толику о том, как он попал в Одессу, как сдавал экзамены, как провалил последний, как остался без копейки денег и не может уехать в Киев. И тогда Толян, его жена и даже трехлетний Бронислав засуетились, засобирались и повели Бориса на вокзал.

Они шли по улице: впереди Валентина с Брониславом на руках, а сзади Борис, которого держал под руку Анатолий. Огромные очереди у касс привели Бориса в уныние. Но случилось чудо, Толик, минуя всех, подошел к кассе. Он предъявил какой-то документ и взял билет до Киева.

– Что он им показал? – спросил Борис Валентину.

– Паспорт моряка, – ответила та.

– И подействовало?

– Как видишь, – ответила Валентина.

Толик, отходя от кассы, успел обняться с доброй дюжиной одесситов и рассказать, что у его друга Бори проблемы и их нужно решить, наконец, добрался до Бориса и Валентины. А потом он жену, сына, Бориса и эту добрую дюжину знакомых и случайных людей повел в привокзальный ресторан.

Увидев Толика, две официантки сдвинули три стола, за которые, нет, не сели, а стали все приглашенные Толиком, а сам Толик произнес напыщенную речь о том, что его друг Боря попал в беду. Но в беду он попал в Одессе, а в Одессе друзей в беде не бросают.

Нужно сказать правду, что после речи Толика все приглашенные, выпив по стопке и бросив в рот несколько ломтиков сыра или колбасы, покинули ресторанный зал, а Валентина и Толик, уже сидя за отдельным столом продолжали потчевать гостя Одессы Бориса.

Уже объявили посадку на поезд, а троица с каким-то усердием и почти неистовством все напихивала Бориса одесскими яствами. Прозвучало объявление диспетчера, что до отправления остается пять минут, однако ничего не изменилось. И только когда объявили отправление, они вдруг рванули на перрон, толкая впереди себя Бориса…

– Начальник, начальник, – водитель такси дергал Бориса за рукав, – приехали, с тебя сто сорок гривен.

– Отец, мне намекают…

– Я полагаю, что у твоего руководства хватило ума не ориентировать тебя на Черноморское морское пароходство, которого уже полтора десятка лет не существует?

– Нет, отец, объект диверсии мне уже определен.

– Очень плохо.

– Почему?

– Потому что наши конспирологические заморочки сводятся этим на нет.

– Почему?

– Тебя будут ждать там.

– Понятно, но у меня будет некая фора, если я приму твою тактику. Плюс ты дал мне другие документы… Так?

– Так.

– Тогда нужно…

– Что нужно, ты сейчас поймешь сам. Посмотри наверх, что ты видишь?

– Химер.

– Правильно.

– А почему я привел тебя именно сюда?

– Думаю, ты сам мне об этом скажешь.

– Скажу, чтобы ты не попал в мясорубку.

Отец долго смотрел на химер и, наконец, продолжил:

– Химера – это то, что сочетает в себе несочетаемое. С одной стороны, все качества этих тварей есть у других тварей божьих, но у химер они гипертрофированы и…

– Отец, я недавно слушал лекции одного неоязычника.

– Кого?

– Неважно. Так он говорил о древнем письменном языке, из которого появились и латиница и кириллица.

– А таковой существовал?

– Существовал, если он говорил об этом.

– А какая связь между химерами и древним языком.

– Самая прямая. Графика первой буквы «А» обозначает строение мира, его дуализм. Дуализм всех без исключения сущностей.

– Тут, пожалуйста, подробнее.

– Пожалуйста. Мир – война, день – ночь, белое – черное. А вот деньги не имеют признаков объективной сущности. У денег нет положительной сущности, они являются сами по себе, сами в себе, значит, это есть порождение человеческого сознания и не более того. А порождение человеческого сознания – химера. Ибо то, что не имеет противоположной сущности, отсутствует во всей Вселенной.

– Где ты нахватался этой мистики?

– Там, куда ты меня отдал тренировать двадцать лет назад.

– Но там этого не было.

– Тогда там было другое. Была синтаиская философия, и ты не был против.

– Она лучше дисциплинировала мальчиков, чем секции самбо в «Динамо».

– Ну вот, а теперь подготовка единоборцев строится на иной основе.

– Основе мистики?

– Отец, если мистика поможет выжить, в том числе твоему сыну, почему ты против?

– Да я не против, просто понять не могу.

– А зачем тебе понимать. Ведь ты не можешь понять, как бегает ток по проводам, а электричеством пользуешься.

– Ну ладно, мне не хочется, чтобы ты вдруг стал шаманом.

– Если это поможет мне выжить, пусть я буду шаманом.

– Нет, что-то во мне протестует против этого. Мой сын и вдруг шаман.

– У тебя старые представления о шаманстве.

– А у тебя новые?

– Да, шаман – это человек, который может делать то, чего не могут другие.

– Ты мне еще расскажи анекдот о чукчах.

– Пожалуйста. Чукча сидит на суке дерева и пилит его. Идет геолог. «Грохнешься», – говорит он чукче. – «Да посел ты», – чукча отвечает и продолжает пилить. Надпиленный сук трещит и ломается. Чукча падает. «Однако, шаман», – говорит он, поднимаясь с земли.

– Ну и зачем ты мне все это рассказал?

– Чтобы проиллюстрировать сказанное ранее.

– А оно нуждается в иллюстрации?

– Да, ведь мы, по сути, говорим на разных языках. А рассказал я тебе это потому, что геолог видит причинные связи, а чукча нет. И считает его шаманом, хотя он всего лишь знающий человек. После того как ты дал мне дважды липовые документы и вооружил знаниями, я – геолог, а они все – чукчи.

– Да, ловко у тебя это получается.

– Школа хорошая.

– Остряк, хотя кураж перед заданием и во время его выполнения вещь неплохая. Если он способствует решению задачи и выживанию исполнителя, другое дело, если это некая нервная реакция на…

– Отец, хватит, скажи лучше как мама?

– Она, как и ты, впала в мистику, еще в институте начинала писать стихи, а теперь это к ней вернулось.