Посвящается всем русским классикам

22 февраля 2022 г. 23:21

«Насилу я

На волю вырвался, друзья!

Ну, скоро ль встречусь с великаном?

Уж то-то крови будет течь,

Уж то-то жертв любви ревнивой!

Повеселись, мой верный меч,

Повеселись, мой конь ретивый!»

-–

Радостные крики схлёстывались в единый поток; он то становился тише, то снова распалялся. Наверное, этот гул был слышен даже за каменной толщей забора, огораживающего владимирский дворец от остального мира.

Солнцепёк раздухарился небывалый. Двое дружинников стояли сразу у крыльца гридницы, где гремел пир. Они стойко выдерживали прямые солнечные лучи, хоть каждый и чувствовал, как нагрелись его доспехи; как солёный пот течёт со лба на растресканные губы.

– Отродясь такой духоты не бывало, – проворчал один сиплым голосом, напряжённо оглядываясь по сторонам. Он хотел перебросить алебарду в другую руку, но не мог – в той он держал круглый щит, очень тёмного цвета. Цвета засохшего граната. Полоски из стали, прибитые крест-накрест, прибавляли ещё несколько килограммов к весу. – Солнцепёк.

Второй промолчал, тоже посматривая по сторонам. Он переминался с ноги на ногу, переставляя поистёртые кожаные сапоги, побрякивая серой кольчугой… Это только кажется, что быть воротницким стражником – плёвое дело. Но нести пост, стоя на месте, иной раз бывало даже хуже, чем крошиться о стан врагов. Жара! И ни глотка воды, а до смены ещё уйма времени.

Из пристройки у гридницы – широкого, массивного сруба из толстенных брёвен цвета олифы – вышла приземистая девчушка, сдобная, толстощёкая. Она держала перед собой поднос с нарубленной варёной говядиной. Звали прислужницу Настюшка, и она всё время была молчалива.

– Закатил пир, что аж каждая собака знает, – с необычайным негодованием произнёс второй стражник.

– Ты чего это? – всполошился первый, прочертив у себя по лбу глубокую морщину.

Настюха стала медленно подниматься по ступеням гридницы – деревянным, высоченным, – даже не взглянув на воинов. Из пристройки, – а это была кухня – вышли ещё две служаночки – одна высокая и худая, в белом платке, а вторая – совсем юная и рыжелицая девчушка. Одна несла с собой медную кастрюлю, от которой за версту несло квашеной капустой, а вторая – небольшой деревянный бочонок. По всей видимости, крепкий мёд.

– Да я о том, что кого здесь только нет, – огрызнулся второй. То ли по той причине, что жарился на улице, а не справлял свадьбу, то ли действительно его что-то волновало. – Ты посмотри, даже этого треклятого… – Он перешёл на шёпот, будто опасался, что его услышат. – Этого треклятого чернокнижника позвали. У него череп на поясе болтается, а его за стол садят!

– Не переживай, Борька, – отмахнулся первый. – И ты за столом будешь сидеть…

– Ох, не нравится мне всё это, чует моё нутро, – сказал Борька, и снова начал озираться,

опасаясь, что тот, о ком он говорил, резко окажется на крыльце.

Но чернокнижника там не было – сейчас он сидел крайне угрюмый среди орущих поздравления гостей. Да, тут было много всяких дружинников в кольчугах, и витязей в кожаных кирасах, и бояр в разноцветных рубахах, и он выделялся из них всех. Прежде всего тем, что он сам был знатным воителем за этим столом – суровым и воинственным. За его плечами были сотни кровавых битв, и он ничего не боялся. Чуть ли не неделю назад он разбивал черепа своим чёрным топором печенегам под Краснопольем, а сейчас уже здесь – развалился на стуле.

Звали его Рогдай. Всякий, кто осмеливался взглянуть на него, отводил взгляд – настолько свирепо он смотрел. Его мертвенно-бледная лысая голова выделялась на фоне его одеяний. Он был одет в чёрную шершавую броню, выкованную из чешуи какого-то гигантского змея, которого он сразил ещё подростком. Правый наплечник гребнем возвышался чуть ли не до уха; левый же спускался до локтя, почти соединяясь с железной чернильно-сливовой рукавицей, которую он не снял даже сейчас – во время пира. На широком стальном поясе у него действительно висел череп с одной стороны, приделанный к тонкой серебряной цепочке. Жёлтый, потёртый череп с пустыми темнеющими впадинами вместо глаз… С другой же стороны у него висел тот самый наиострейший топор полностью чёрного цвета. Что обух, что узкое лезвие, расширяющееся к концу, – одного цвета; будто уронили его в бочку с чернилами. Увесистый, смертельно опасный.

Поверх правого плеча торчала кроваво-красная рукоять меча, покоящегося в ножнах на спине. Вообще Рогдай выглядел так, будто не на княжеском пиру сидит, а где-то под Логовом Василиска готовится к тяжёлому бою.

Поговаривали, что Рогдай заполучил не только кожу змея, из которой ему сделали кирасу, чёрные, как смоль, сапоги и поножи, но ещё и яд. Поэтому своё оружие он смазывал им, и даже небольшая рана для его врага становилась чрезвычайно фатальной…

Исподлобья он глядел на пару, сидящую друг напротив друга – сразу рядом с Владимиром. Они с таким обожанием смотрели друг на друга, что Рогдай даже сломал свою ложку (деревянную!) и не притронулся к прекрасной ухе. Он понимал, что взгляд его острых глаз может привлечь их внимание, но ничего с собой не мог поделать. Он клацал челюстями, чесал рукавицей свою черно-седую бороду, но всё равно смотрел на них.

Под боком недовольно пыхтел и кряхтел ещё один неудачливый воздыхатель – Фарлаф, обычно любивший пиры и говоривший тосты через каждую кружку мёда или пива, но сейчас он бубнил что-то себе под нос. Он тоже хотел быть на месте жениха Людмилы, но судьба сложилась иначе… Он сидел в какой-то серой свободной рубахе, подпоясанной кожаным ремнём, и сейчас вовсе не напоминал собой витязя. Чем больше чашники наливали ему мёда и вина, тем всё беспокойнее он становился, но на новобрачных старался не смотреть.

– Возрадуйтесь же, дети мои! – громогласно сказал Владимир. Он встал из-за стола, держа в необъятной ладони кубок с вином. Лицо его светилось от счастья, озаряя и рыжую бороду, и серые глаза. Мощная грудь спокойно вздымалась под зелёным камзолом. – Сегодня великий день! Поистине! Моя младшая дочь, моя замечательная Людмила, венчается с доблестным сыном земель русских. Я благословляю их на вечный союз.

– Ура! – закричали гости и застучали по столу кубками и кулаками.

Красные купеческие рубахи пестрели средь дружинных блестящих кольчуг. Чернобородые, кудрявые, рыжие, златоусые – все они приветствовали новую чету и искренне радовались. И опустошали стол, естественно. Чашки, кубки, кружки. Белая икра, чёрная. Карасёвая икра, солёная рыба в сливовом рассоле, пряженые пироги.

Белая скатерть претерпевала небывалые изменения в цвете по всей поверхности длиннющего стола. Так и грохотал пир, и все приветствовали дочь князя и её возлюбленного.

Руслан же не замечал ничего вокруг: настолько его поглощала супруга в белом одеянии, чьи русые волосы ниспадали по хрупким плечами, а большие голубые глаза смотрели на него самого. На её тонких губах играла едва заметная улыбка. Она то опускала взгляд, то поднимала. Её лицо кроме природной красоты украшала ещё девичья стыдливость, и она не могла никак её прогнать.

Руслан, конечно, чувствовал неприятный взгляд Рогдая – как будто тот вот-вот вскочит с места и заорёт что-то непотребное… Но его это особо не беспокоило – перед ним его любимая, и скоро она станет его полноправной женой, хранительницей очага и матерью его детей.

И пир продолжался. Гремела посуда, лилось вино, мёд. Чашники только успевали ходить туда-сюда, как и прислужницы. Вечер неуклонно приближался, заставляя хмелеть присутствующих. Удлинялись тени.