Наверное, взгляд у меня наконец-то стал осмысленным, потому что преподаватель подошел ко мне и что-то доброжелательно спросил.

Со второго раза, после того, как Анчуткин, с которым мне снова пришлось сидеть за первым столом, ткнул меня локтем в ребра, я поняла, о чем меня спрашивают.

– Вы поете, Василиса? – повторил Слободан Будимирович под громогласный хохот одногруппников.

– Нет, – выдавила я, растерявшись настолько, что зачем-то взяла бейсболку, лежавшую рядом со мной на сиденье, и напялила на голову.

– Она танцует! И здорово! – выпалил Анчуткин.

Теперь уже я ткнула его локтем в ребра.

Снова раздался смех студентов, но не такой дружный, как раньше, а Будимирович посмотрел на меня с любопытством.

– Что ж, – сказал он, – этот талант вполне может вам пригодиться, Краснова, на уроке физического внушения, но не на моем, к сожалению. А сейчас кто объяснит, в чем суть внушения, которое мы с Косынзяновой продемонстрировали вам?.. Кто ответит?.. Так, Царёв был первым. Слушаю.

– Создание высокочастотных волн приходит в соответствие с импульсами сознания, – бойко заговорил Царёв, и меня передернуло – он не только первый в дурацких шуточках, еще и первый в учебе, похоже, – чем четче вообразишь конечный результат, тем более оглушительным будет воздействие на объект…

Слушая его, Будимирович согласно кивал, а потом ткнул пальцем в сторону Царёва и подмигнул:

– Лучший ответ сегодня! А на практике осилите?

– Легко, – ответил Царёв с таким превосходством, что меня передернуло во второй раз.

Он сбежал по ступеням к кафедре, взял гусли и устроился на полу, поджав одну ногу и вытянув перед собой другую. Бренчащая доска легла ему на колено, и он накинул на плечо широкий ремень, пробежавшись пальцами по струнам и подкручивая колки.

– На кого будете воздействовать? – спросил декан.

– На новенькую, – тут же ответил Царёв и широко улыбнулся мне.

От этой улыбки меня передернуло в третий раз, и я собралась уже возражать, потому что мне совсем не хотелось быть объектом чьих-то воздействий, но Царёв опередил меня:

– Или ты боишься? – спросил он невинно. – Это не больно, не переживай.

Студенты услужливо захихикали, но дурацкий вызов на «слабо» меня совершенно не пронял.

– Не собираюсь… – начала я сердито, но декан похлопал меня по плечу.

Он коснулся моего левого плеча – как и ректор, но насколько отличались эти прикосновения. Рука Будимировича была легкой, и почти погладила меня – успокаивая, подбадривая. Никакого сравнения с каменной ладонью Коша Невмертича…

– Не беспокойтесь, Краснова, – сказал декан, – я буду рядом и не допущу никакого произвола. Так, легкое воздействие, чтобы Царёв мог получить высший бал сегодня.

– Я вам что… – с угрозой заговорила я, только в этот самый момент Царёв заиграл.

Я вмиг оглохла от ужаса, представляя, что он может выкинуть, и даже присутствие декана, который встал рядом, не успокаивало. Царёв играл что-то знакомое… Очень знакомое… Но ничего не происходило. Я облегченно перевела дух, глядя, как начинает хмуриться музыкант. Музыка стала громче и резче, и вдруг за нами что-то грохнуло, а студенты ахнули, как один.

Мы с Будимировичем резко оглянулись – как раз, чтобы увидеть, как тощенькая девица со второй парты выскакивает в проход между столами и начинает… исполнять танец маленьких лебедей.

Лицо ее было испуганным, рот кривился в беззвучном крике, глаза метались из стороны в сторону, а тело, послушное музыке, повторяло забавные па – кошачий шаг и плие, идеально выворачивая колени.

– Довольно! – Будимирович шагнул к бедняге танцовщице, схватив ее за руку, и девушка остановилась, озираясь.

– Возвращайтесь на место, Колокольчикова, – мягко велел ей декан и повернулся к Царёву.

Тот перестал играть и выглядел не менее испуганным, чем Колокольчикова, которая вернулась к своему столу на подгибающихся ногах.

– Сдается мне, что с практикой у вас гораздо хуже, чем с теорией, – голос декана был по-прежнему доброжелательным, как будто ничего не случилось. – Весьма похвально исполнение классики на этническом инструменте, но с объектом вы здорово промахнулись. Метили в одну, попали в другую. Что-то прицел у вас сбит, батенька.

Студенты засмеялись, и мне было приятно, что на этот раз смеются не надо мной, над мажорчиком, который при всех сел в лужу.

– Поэтому сегодня ставлю вам «удовлетворительно», – продолжал Будимирович с очаровательной улыбкой. – Поработайте над мысленными образами, пожалуйста. Они у вас получаются недостаточно четкими. Вы так стремились к окончательному результату, что не заметили преграду на пути ваших колдовских волн.

Царёв мрачно освободился от гусельного ремня, встал и положил инструмент на стол, где уже лежала двойная флейта.

Будимирович проводил его насмешливым взглядом, и когда Царёв сел на свое место, сказал:

– Иван, захотите исправить «тройку», к следующему практическому занятию разучите на гуслях первый концерт Чайковского. У вас талант к аранжировке, будет любопытно послушать.

Редкие смешочки пролетели по аудитории, но смеяться студенты больше не осмелились.

– Да, конечно, – произнес Царёв с отвращением.

Звонок обозначил окончание второй пары, и студенты шумно двинулись к выходу.

– Краснова, задержитесь, – позвал меня декан.

– Я тебя подожду, – прошептал Анчуткин, взволнованно блестя глазами, и вместе со всеми вышел за дверь.

Будимирович сел на соседний стол, показывая, что беседа будет носить неформальный характер, и некоторое время рассматривал меня, как диковинную зверюшку.

– Вы – сестра Елены Красновой? – спросил он.

– Угу, – ответила я.

– Ваша сестра – лучшая ученица в институте. Вам это известно?

– Да, конечно, – произнесла я с таким же отвращением, как и Царёв.

– Вам это не по душе?

Я промолчала, и Слободан Будимирович задумчиво постучал кончиками пальцев по столу – как играл на фортепиано.

– Боитесь, что от вас станут требовать слишком много, а вы не справитесь? – предположил он.

– Почему на меня не подействовала магия Царёва? – я не желала отвечать на вопросы декана и поспешила перевести тему. – Он ведь хотел, чтобы это я плясала танец маленьких лебедей!

– Хотел, – согласился преподаватель, – но не учел ваших особенностей, Василиса. За это я поставил ему всего лишь «удовлетворительно». При способностях Царёва он должен был сразу увидеть, что вы невосприимчивы к магии музыкального внушения. Я это понял, как только вы вошли в аудиторию.

– Нет слуха, как у Анчуткина, – сказала я обреченно.

– Не так, – возразил Будимирович. – Слух у вас, несомненно, есть. У вас мелодичный приятный голос. Мне кажется, дело не в этом.

– А… в чём?.. – прошептала я, и сердце забилось от предвкушения правды. Сейчас он скажет, что я – нечто особенное, редкое, уникальное, и пусть будут эти семь процентов, если я нечто…

– Вы многое пропустили по моему предмету, – заговорил Слободан Будимирович, словно заворковал, – если бы вы пришли в начале семестра, когда мы изучали введение в искусство песнопений, то знали бы, что не все волшебники одинаково восприимчивы к музыке. Есть простые человеческие факторы, почему ученик не чувствителен к высокочастотным волнам – например, нет слуха, как у Бориса Анчуткина. А может, все дело в оборотничестве.

– Оборотничестве?

– Замечено, что птичьи оборотни более восприимчивы к музыке, в то время как земноводные оборотни совершенно не воспринимают музыкальных волн.

Я чуть не свалилась со стула.

– Хотите сказать, что я… что я – земноводное?!

– Ничего не могу утверждать, – сказал он успокаивающе. – Но насколько мне известно, вы из семьи птичьих оборотней. Голубь или сойка… Не волнуйтесь. В «Иве» вам помогут раскрыть свою сущность, отшлифовать таланты. От вас требуются только усердие и послушание. Я бы хотел, чтобы к субботе вы прочитали первые три темы из учебника «Магия песнопений» и подошли ко мне для зачета. Пусть музыка – не ваш конёк, бросать этот предмет я вам настоятельно не рекомендую. Тонкие вибрации пробуждают сущность – я в этом убежден. Поэтому Анчуткин тоже ходит на мои уроки. Позанимаемся до конца года, а там посмотрим, что с вами делать.