Песочные часы Не удивительно, что резкой тенью, В погожий день пролегшей от колонны, Или водой реки, чей бег бессонный Эфесца донимал как наважденье, Мы мерим время: сходны с ним и роком Дневная тень, что реет легче дыма, И незаметный, но неумолимый Маршрут, прокладываемый потоком. Но сколько ими время вы ни мерьте, Есть у пустынь материя другая, Что, с твердостью воздушность сочетая, Подходит мерить время в царстве смерти. Отсюда – принадлежность аллегорий С картинок, поминающих о каре: Тот инструмент, что старый антикварий Засунет в угол, где лежат в разоре Побитый коник, выпавшие звенья Цепи, тупая сабля, помутнелый За годы телескоп, кальян и целый Мир случая, и тлена, и забвенья. Кто не замрет при виде той мензуры Зловещей, что с косою сжата вместе Десницею Господнего возмездья И с Дюреровой нам грозит гравюры [58]? Из конуса, который запрокинут, Песок сквозь горло бережно сочится, Пока, струясь, крупица за крупицей Волною золотою не застынут. Люблю смотреть, как струйкою сухою Скользит песок, чтобы, почти в полете, Воронкою помчать в круговороте С поспешностью, уже совсем людскою. Песчинки убегают в бесконечность, Одни и те же, сколько б ни стекали: Так за твоей отрадой и печалью Покоится нетронутая вечность. Я, по сравненью с этими часами, Эфемерида. Без конца и края Бежит песок, на миг не замирая, Но вместе с ним мы убываем сами. Все мировое время в струйке этой Я вижу: череду веков за гранью, Что в зеркалах таит воспоминанье, И тех, что смыла колдовская Лета. Огонь и дым, рассветы и закаты, Рим, Карфаген, могила на могиле, И Симон Маг, и те семь футов пыли [59], Что сакс норвежцу обещал когда-то, — Все промелькнет и струйкой неустанной Бесчисленных песчинок поглотится, И – времени случайная частица — Как время, зыбкий, я за ними кану. Шахматы I В глухом углу до самого рассвета Сидят два игрока, забыв про сон. И каждый лишь доской заворожен, Где борются неистово два цвета. Неистовость таинственная эта Есть формы порожденье: резок слон, Ладья огромна, ферзь вооружен, А пешка грозным воином одета. Но коли игроки и встанут с мест И время их пожрет, точнее – съест, Ничто прервать не сможет ритуала. Однажды воспылал Восток войной, И ныне поле битвы – шар земной. И нет конца игре, лишь есть начало. II Коварна пешка, слаб король, жесток Всевластный ферзь – и все готовы к бою, Что ищут и ведут между собою На черно-белом полотне дорог. Не ведают они, что лишь игрок Владеет безраздельно их судьбою И подчиняет властною рукою Их волю и отмеренный им срок. А равно сам игрок зажат в тиски (Как говорил Омар) другой доски: Где ночь черна, а день блистает светом. Игрок играет, Бог играет им. Но кто стоит над Господом самим И над его божественным сюжетом? Зеркала Я, всех зеркал бежавший от рожденья: И ясной амальгамы, за которой — Начала и концы того простора, Где обитают только отраженья; И призрачной воды, настолько схожей С глубокой синевою небосклона, То птицей на лету пересеченной, То зарябившей от внезапной дрожи; И лака, чья поверхность неживая Туманится то мрамором, то розой, Которые истаивают грезой, По молчаливой глади проплывая, — За столько лет словами и делами Немало утрудивший мир подлунный, Готов спросить, какой игрой фортуны Внушен мне ужас перед зеркалами? Металл ли беглым отсветом змеится Или каоба в сумраке багряном Стирает притаившимся туманом Обличье сновиденья и сновидца, — Они повсюду, ставшие судьбою Орудия старинного заклятья — Плодить подобья, словно акт зачатья, Всегда на страже и везде с тобою. Приумножая мир и продлевая, Манят головоломной паутиной; Бывает, вечерами их глубины Туманит вздохом тень, еще живая [60]. Они – повсюду. Их зрачок бессменный И в спальню пробирается, мешая Быть одному. Здесь кто-то есть – чужая Тень со своею затаенной сценой. Вмещает все зеркальный мир глубокий, Но ничего не помнят те глубины, Где мы читаем – странные раввины! — Наоборот написанные строки. Король на вечер, лицемерный Клавдий [61], Не думал, что и сам лишь сновиденье, Пока не увидал себя на сцене, Где мим без слов сказал ему о правде. Зеркал и снов у нас в распоряженье Не счесть, и каждый день в своей банальной Канве таит иной и нереальный Мир, что сплетают наши отраженья. Бог с тайным умыслом (я понял это) Свои неуловимые строенья Воздвиг для нас из тьмы и сновиденья, Недостижимого стекла и света. Бог создал сны дарящую во мраке Ночь и зеркал немые отраженья, Давая нам понять, что мы – лишь тени. Лишь прах и тлен. Отсюда — наши страхи. вернуться…с Дюреровой… гравюры? – Могут иметься в виду «Рыцарь, Смерть и Дьявол» (1513) или «Меланхолия» (1514). вернуться…семь футов пыли… – многократно повторяющийся у Борхеса образ «Саги о Харальде Суровом» (XCI) из свода Снорри Стурлусона «Круг земной». вернуться…Туманит вздохом тень, еще живая. – Комментаторы видят здесь отсылку к образу умершего отца Борхеса (ср. ниже намек на Гамлета). вернуться…Клавдий… – Имеется в виду знаменитая шекспировская сцена с пьесой в пьесе (см. примечание к с. 24). |
