Оказалось, что он еще и герой-авиатор, бывший накоротке с кумиром Одессы Уточкиным, и стрелковый чемпион, занявший второе место в командном зачете на Олимпиаде в Стокгольме. Кусочек ноги и глаз Жук оставил под Нарочью, когда его «ньюпор»[17] загорелся и грохнулся посреди озера, чудом прошмыгнув мимо взломанных артиллерийским огнем сизых весенних льдин.

– Веришь ли, моншер, я чуть не ухохотался, – рассказывал он Авелю. – Сверху горю, волосья трещат, от рожи паленым пахнет, а снизу заливает ледяной водой. Ужас как холодно и мокро, и выбраться не могу – нога в обломках застряла. Значит, уже полыхаю вовсю и от смеха трясусь. Представил себе, что буду сверху, как шашлык-машлык, торчать, а снизу задницей в лед вмерзну. Только хохотунчик меня и спас. Потому что от тряски нога вытащилась, и я в сторону отполз перед тем, как все окончательно загорелось. Тут пластуны-сибиряки меня и обнаружили. Дальше один госпиталь, другой, так и с тетушкой твоей повезло повстречаться.

По утрам он распевал, дирижируя помазком и намыливая сохранившуюся щеку:

«Штурмовала та бригада Галицийские поля, и осталися в награду два солдатских костыля…» Потом брался за бритву и, подмигнув угольно-черным глазом, проводил снизу вверх в белой пене чистую гладкую борозду. «В чужой земле изнемогаю от ран во вражеском плену, терплю побои, голодаю, наверно, вскорости помру!»

Авелю вменялось в обязанность держать наготове ковшик с горячей водой, мутнеющей при каждом окунании бритвы, а в конце подавать полотенце. Скоро он выучил весь репертуар наизусть.

«Ночь прошла в полевом лазарете, где дежурили доктор с сестрой, и при тусклом, при слабом рассвете умирал где от раны герой. Он собрал все последние силы и диктует сестре, что писать. Не страшит его больше могила, он не хочет родных огорчать…»

Когда-то они с братом помогали с бритьем папе. Теперь у брата была своя компания, и он все чаще возвращался домой за полночь, отсыпаясь потом до полудня. Старики пытались бороться, но чем они могли его пронять? Над строгостями и уговорами он смеялся, ничьих авторитетов не признавал, в карманных деньгах не нуждался. Никому, однако, не грубил, разговаривал с демонстративным дружелюбием, благодарил за кров и стол, почтительно целовал бабушку в щеку. Просто у него появились на стороне интересы, и он не считал нужным их с кем-то обсуждать или от чего-то отказываться.

Ну, раз так, Авель тоже ему навязываться не собирался.

Раньше он никогда не интересовался оружием, в отличие от других мальчиков. И тем более не увлекался стрельбой. Но однажды они с Жуком в тир зашли вместе. И оказалось, что Авелю достаточно навести на мишень глаз, а уж пуля сама летит в самое яблочко.

Чтобы тренироваться, надо было выбираться на Кобылий ров или к Дебрянскому спуску, почти за город. Там пистолетная пальба если и привлекала внимание, то, по крайней мере, не доставляла обывателям беспокойства. Арсения приходилось возить, потому что выданный в госпитале протез натирал, культя воспалилась, заказали и ждали другого от лучшего мастера, но Авель приспособился, ему своя ноша не в тягость.

Тренировка это не только по мишени палить. Гораздо важнее принимать верную позу, правильно дышать, держать голову, напрягать и расслаблять мышцы. Арсений заставлял его повторять каждое движение по многу раз, отрабатывая до полного автоматизма.

«Нет, так негоже, моншер. Не сжимай рукоять, расслабь кисть, выставь указательный палец, укажи на мишень. Ну, видишь, она теперь у тебя прямо на кончике пальца. Ты не целишься, просто палец наставляешь – и все. Вот смотри, дотронься пальцем до носа. А теперь до уха. Ты же сейчас не прицеливаешься. Просто знаешь, что палец сам куда нужно попадет. А теперь на мишень. Ведь то же самое. Наставил, попал. Даже и не думай, что можешь не попасть. Ты же мимо носа пальцем не промахиваешься. Вот и тут не промахнешься. Нет, кисть расслабь. Револьвер тяжеловат, у тебя руку пока еще водит, но это нестрашно. Будешь тренироваться удерживать груз на вытянутой руке, она и окрепнет – так что ты тяжести револьвера даже не будешь чувствовать. Несколько раз в день по полчаса. Сначала правой рукой, потом левой. Вот хоть утюг возьми и с ним тренируйся. Или пестик медный, еще лучше. А в кулаке не сжимай. Вот так, расслабленно. И оно само выйдет».

И таки стало выходить. Очень стало хорошо получаться. Тут даже непонятно, что важнее: то ли он оказался такой талантливый, то ли учитель хорош. Или сказалось, что он каждый день по несколько часов занимался с гантелями. Через пару недель Арсений решил, что Авелю пора и по-взрослому попробовать.

На табличке было выведено золотом «Всеармейское Собрание любителей спортивной пулевой стрельбы» и два скрещенных пистолета снизу нарисованы, а сверху герб. Располагалось в бывшей железнодорожной конторе на Пашковской, поблизости от переезда, ведущего к воинской платформе. Там был большой мощеный двор, окруженный кирпичной оградой с башенкой, – отличное стрельбище на дистанции до ста аршин. Место было удобно и для тех, кто заглядывал из города, и для обитателей свитского поезда, имевшего стоянку неподалеку.

Любители отрабатывали номер по мишеням международного образца: белый круг и шесть чередующихся колец черного и белого цвета – от семи очков в яблоке и до нуля. Дело было небыстрое: стрелку выдавалось тридцать мишеней, по каждой выполнялось семь выстрелов, пять лучших предъявлялось для подсчета. Но среди армейских такое считалось занудством. Большей популярностью пользовалась дуэльная стрельба на тридцать шагов по чугунным силуэтам. Участники стреляли попарно под метроном. Если попадали оба стрелка, метроном ускорялся до тех пор, пока один из них не делал промах.

Между стрелковыми сессиями буфетчики в белых перчатках подавали напитки и закуски. Среди участников преобладали армейские офицеры и свитские, но были и чиновники губернской администрации, и члены иностранных представительств, даже великие князья не гнушались компании. Вообще, обстановка была самая дружеская. Некоторые только из-за этого и заезжали. Понятно, что о допуске гимназистика из иудеев не могло быть и речи. Но Жука тут знали и почитали, и, когда он вкатился в ворота на своей инвалидной коляске, целая очередь обрадованных спортсменов выстроилась через двор, чтобы приветствовать героя и пожать ему руку. Арсений представил Авеля своим племянником.

Диньг-диньг – щелк-щелк – диньг-диньг – щелк-щелк. Еще серия. Диньг-диньг – щелк-щелк – диньг – шлеп. Звонкого удара в металл не последовало, пуля выбила фонтанчик кирпичной пыти из ограждения – значит, мимо, промах. А бывший вместе с ним на линии гвардейский ротмистр таки выбил свой «диньг». Досадно! Однако молодцеватый свитский, руководивший стрельбой, ему улыбнулся:

– Отличный результат, юноша! Просто великолепный для начала. Вы не огорчайтесь, что ротмистр вас перестрелял, он в былые времена с Лучинским на равных состязался. В общем, милости прошу к нам регулярно заглядывать. Потренируетесь немного и сможете выступать в общем гандикапе.

Вот так-то, братец!

Где-то шла война, а Могилев оставался тем же сонным малоизвестным, ни на что не влияющим городом, каких кроме него еще десятки были в России. Две главные улицы упирались в скучную казенного вида площадь с губернаторским домом и присутственными местами, как это водится во всех провинциальных городах. Лишь уютный сад с тенистыми аллеями и видом на Днепр да старинная ратушная башня, одинокой вертикалью упертая в небо, вносили какое-то разнообразие. При первых фронтовых новостях город было всколыхнулся, но скоро все улеглось, потекло как встарь: чиновники ходили на службу, публика фланировала, кумушки сплетничали, евреи делали гешефты, магазины и базары торговали, важный полицмейстер ездил на паре лошадей и наводил порядок. Вход в городской сад украшала арка: «Добро пожаловать!». С обратной стороны там было: «Вернитесь, погуляйте еще».