– Так, значит, уезжаете, – Смилан покосился на волхва, словно до сих пор не верил в то, что собственными ушами слышал. – Даже и не знаю, что сказать…

– Вот уж и правда мы тебя удивили, раз ты в кои-то веки не знаешь, что сказать, – усмехнулся тот и добавил серьёзно: – Ты прости меня, Смилан Гордеич. За брата. Да вообще за всё. И ты, кудесница, не серчай. Знай только, что никогда я тебе смерти не желал.

Она кивнула. И вдруг, повинуясь порыву, обняла его, привстав на цыпочки. А после коснулась кончиками пальцев щеки Дамиры – и словно почуяла что-то. Непростая девочка вырастет.

– Расскажи хоть, куда собираетесь, – вздохнул Смилан.

Они с волхвом отошли чуть в сторону, переговариваясь. А Латеница словно только этого и ждала. Взяла Дамиру за руку и шагнула к Таскув ближе.

– Смилан знает?

У той и дыхание сбилось от этих слов.

– О чём?

Девушка улыбнулась мягко, словно не поверила в её непонятливость.

– Что ребёнка под сердцем носишь.

– Да я и сама…

Но, всё обсудив, вернулись мужчины – не дали договорить. Таскув, сдерживая слёзы, вцепилась в локоть княжича. Что теперь будет-то? Но он ничего не заметил.

– Что ж, Латеница, – улыбнулся бывшей невесте. – Мне только счастья тебе пожелать и остаётся. Макошь позволит – свидимся ещё.

Та и зарделась слегка, а после хитро на Таскув посмотрела.

– Может, и свидимся. Вы-то теперь куда?

– Вестимо, куда, – Смилан развёл руками. – В Муром. Там и с Ижеславом встретимся, и с отцом мне много о чём нужно говорить. Стало быть, дорога наша ещё не окончена.

Эпилог

Детский плач раздался с заднего двора, обиженный и возмущённый. Таскув отложила пучок трав, что собиралась повесить на стену сушиться, и выбежала из сеней. Отряхивая руки, быстрым шагом обошла избу. Смилан посмотрел на неё, виновато улыбнувшись, и встрепал светло-русые вихры прижавшегося к нему сына.

– Говорю, рано ему ещё за меч браться, – Таскув взяла Даяна за плечи и развернула к себе лицом, утёрла с его пыльных щёк слёзы.

– Так он же деревянный. И маленький.

– А синяки и ссадины от него самые настоящие, – проворчала она.

Каждый раз одно и то же. И хоть кол ты ему на голове теши. Да только Даян сам от отца не отходил всё утро, просил, чтобы сразился с ним. Оба хороши.

– Брось, пташка, – отмахнулся муж. – Скоро посажение на коня. К тому времени пора бы знать ему, с какого конца за оружие берутся.

Таскув покивала, воздев глаза к небу, обхватила ушибленную руку сына ладонями и нашептала заговор. Пробежало по пальцам тепло, излилось, унимая боль. Даян всхлипнул последний раз и замолк да тут же на отца хитрые карие глазёнки обратил – никак продолжения  потребует. Со временем Таскув научилась использовать оставшиеся у неё силы так, что и разницы с тем, что было, не заметишь. Люди в здешней веси, где Смилан уж два лета был старостой, быстро о том прознали. Кто называл его жену целительницей, кто волхвой. Но она продолжала обращаться к своим богам. Правда, всё реже. Теперь на себя одну надежда. Особливо, когда муж пропадал на несколько лун – с братом земли объезжать. Тот всё звал его к себе в детинец хотя бы воеводой, но всегда получал отказ.

– Так я – вольный человек, а воеводой всегда буду к тебе привязан. А этого я не хочу, – отвечал Смилан на уговоры Ижеслава.

Единственное принял после того, как князь Гордей его со двора прогнал, узнав, какую жену тот себе взять решил: старостой в новом селении недалеко от Ижеграда стать. Поговаривали даже, что и родилось оно лишь потому, что люди, которые перебирались с разных земель поближе к молодому городу, прослышали, что княжич тут обосновался. И посчитали, что под его крылом им будет надёжнее. Хоть и молод, а твёрдость свою и разумность много раз уж доказывал. В одном только сумасбродстве его сплетни обвиняли: что жену себе из дикарей с севера привёз. Но, познакомившись с Таскув поближе, остерегались много о том судачить. А после и вовсе находили, что она от них ничем, кроме наружности, и не отличается. И ведает много, и на языке их справно говорит. Даже читать и писать её Смилан обучил.

А уж сколько людей за помощью успело обратиться: то ожог лечить, то больную спину унять. Таскув всем старалась помочь, и от этого дар её, оскудевший после ухода Ланки-эква, мало-помалу словно второе дыхание обрёл. Не такое могучее, но для дела вполне годное.

Таскув пальцами расчесала сыну встрёпанные волосы, любуясь, как золотом пересыпает их предосеннее солнце, и подтолкнула к Смилану. Встала осторожно: с таким животом особо уж и не поскачешь теперь. Ждали они к зиме и второго ребёнка. Латеница, что недавно в гости наведывалась, прочила ещё одного сына. Да пожалела шутливо, мол как она с такой дружиной справляться будет. Таскув только руками на неё махала: и не спрашивай.

Смилан наклонился к Даяну и что-то тихо и строго ему сказал. Тот рьяно закивал, а лицо его засветилось гордостью.

– Беги умываться, – Таскув забрала у сына деревянный, самим княжичем изготовленный меч.

Даян сорвался с места и скрылся за избой. Смилан тут же притянул к себе жену и поцеловал в губы так, как иной раз и постесняешься, коли из людей кто поблизости.

– Там приехали! – раздался вдруг чуть испуганный голос сына, который опрометью уже нёсся назад.

Пронёсся стук копыт нескольких всадников и стих во дворе. Княжич, хмурясь, взял сына за руку и пошёл встречать нежданных гостей, а Таскув поспешила за ними, насколько могла.

Широкоплечие мужи, один другого крупнее, уже спешивались. Старший только оставался пока в седле. Солнечные пятна сквозь листву растущих вокруг дома берёз переливались на его тронутых сединой волосах до плеч и отражались в голубых, как у сына, глазах.

– Здрав будь, Гордей Мирославич, – Таскув наклонила голову с уважением, но не слишком низко.

До сих пор обида колола за то, как он её женой своего сына признать не захотел. Постеснялся того, как тот будет такую княгиню народу показывать. Словно ему в те времена будет до того дело. И как Таскув обиду ту ни гнала, а нет-нет да поднималась она в душе. Как теперь, когда снова упал на неё надменный взгляд князя.

– И как же тебя сюда занесло, отец? – Смилан оглядел его тоже не очень-то добро.

Гордей вздохнул и легко, точно молодой, спрыгнул наземь. Запахнул богато расшитое корзно посмотрел на Даяна, чуть сощурившись. Но в следующий миг его лицо, уже исчерченное на лбу и у рта суровыми морщинами, смягчилось.

– На тебя похож. Хоть и глаза немного… Странные, – он вновь покосился на Таскув. А та в ответ, если б могла, как кошка, шерсть подняла бы на загривке.

– Материнские глаза, – холодно пояснил Смилан, будто и так не понятно. – Так чего сказать хочешь? Или просто поглазеть заехал?

– Признаюсь, давно хотел приехать, да всё не досуг было. И думал много надо всем, что мы друг другу сказали тогда, – Гордей медленно подошёл и улыбнулся Даяну. Тот только крепче вцепился в рубаху отца. – А тут Ижеслав к себе заманил, город его посмотреть. Вот я и решил…

– Посмотрел – и хватит, – бросил Смилан. – Внука увидел, теперь только на свадьбу его, может, позову.

– Не бухти, – вдруг оборвал его князь. – Я извиниться хочу. За всё, что наговорил тогда. И… жена твоя пусть меня простит. Я упрямый осёл, а ты всё ж оказался меня упрямее.

Смилан усмехнулся, покачав головой. Таскув подошла и встала рядом с ним, невольно коснувшись живота, который теперь уж даже под свободной рубахой не спрячешь. Гордей приподнял брови, заметив её движение, и невольно расплылся в улыбке.

– Ну что, не станешь на меня обижаться, кудесница? – прищурился совсем как Смилан. Против такого взгляда у неё никогда оружия не находилось.

– Коль обижать больше не будешь, Гордей Мирославич…

Тот покивал серьёзно и окинул взглядом двор.

– А хорошо тут у вас. Погостить примете?

– Что ж, проходи, – Смилан указал на избу в приглашающем жесте.