Ночь всех рассудит.

Глава 7

Лишняя вынужденная ночевка в седловине Ялпынг-Нёра не обрадовала воинов. Но они мирились с этим, обрадованные тем, что Таскув снова пребывала в здравии. О своих странных ощущениях на Ойка-Сяхыл она не стала никому говорить: и сама не была уверена в том, что случилось. Может, просто переоценила свои силы, не рассчитала, а потому выплеснула больше, чем нужно. Кто знает? Таких сложных ритуалов она ещё ни разу не проводила. Да и правду сказать, к Мир-Сусне-Хуму обращалась впервые. Но теперь она невольно чаще оглядывалась, словно ожидала увидеть кого-то за ней наблюдающего.

Вогуличи позабыли обо всех упреках и надзоре, только и окружали её весь вечер заботой. Елдан после охоты принес самый мягкий кусочек оленины. Сегодня он даже Унху от неё не гнал. Евья, как сумерки упали на лагерь, накрыла колени подопечной меховым покрывалом. А Эви принесла испить приготовленного ею отвара – чтобы лучше ночью спалось и телу лучше отдыхалось. Таскув не знала даже, куда себя деть от смущения и благодарности.

Мало-помалу все начали расходиться спать. Отомаш со Смиланом, сидя неподалеку, обсудили планы на следующий день: теперь к остякам надо поворачивать. А Таскув позаботится, чтобы княжич помощи всё же дождался. На воеводова сына она и взгляда лишний раз не поднимала: Унху беспрестанно за ней следил, точно она успела чего скверного натворить. Глупый. Но когда охотник в столь скверном расположении духа, лучше не злить его ещё больше: доводов разума он всё равно не послушает. Да к утру остынет – так всегда случается.

Таскув засиделась у огня, позабыв в руках деревянную кружку, из которой уже давно выпила весь отвар. Очнулась и поняла, что, кроме дозорного, вокруг никого не осталось. А уж как она с остальными на ночь прощалась – совсем вспомнить не могла. Что за напасть: никак отголоски ритуала на Ойка-Сяхыл. Осторожно пробравшись в палатку, где уже давно спали Эви и Евья, Таскув устроилась на лежанку, но как бы тепло ни куталась, как с боку на бок ни вертелась, а уснуть не могла. Набылась видно, в беспамятстве, и тело теперь противилось излишнему отдыху.

Вконец измаявшись, она выбралась наружу: уж лучше ещё у костра посидеть. Тепло, и думается хорошо. Все не давало ей покоя увиденное во время жертвоприношения. Та плотина на пути реки жизни. Не сама она там появилась: выстроил кто-то, а как разрушить её, пока не представлялось.

Таскув вглядывалась в огненные лоскуты, и всё чудилось, что в них можно увидеть ответы. Но есть то, чего не знают даже духи. И то, о чем не станут говорить боги, позволяя человеку самому делать выбор. Хотелось верить, что выбор всё же существует. Ведь она у святилища Калтащ решила всё сама… Или нет?

За спиной почудилось движение, но дозорный, нарезая уже не первый круг на посту, мелькал сейчас неподалеку впереди. Таскув обернулась: в непроглядную глубину ночного леса уходил кто-то из муромских мужей, даже во мраке показались его фигура и движения знакомыми. Очень он походил на Смилана. И куда же его понесло через темноту да без огня? Таскув отвернулась было – авось сейчас вернется – но он не вышел к палатке снова. Что за блажь? Она встала и, глянув на дозорного, пошла за воином, тихо себя укоряя за любопытство. Ну, мало ли какие дела у человека могут оказаться. Не случилось бы неловкости… Но вот широкая спина Смилана вновь показалась перед глазами, он шёл не то чтобы быстро, но уверенно, словно к давно намеченной цели. Четкими движениями он раздвигал густую поросль елового молодняка, шагал легко, так что даже хруста валежника и шелеста травы почти не слышалось. Таскув иногда забывала дышать, так увлекла её погоня за воеводовым сыном. Она уже почти бежала, а нагнать его никак не могла. И всё же пришлось прибавить шагу ещё, когда оказалось, что Смилан вышел на тропу, что вела в ялпынг-маа. Неужто мало ему было нарушить незыблемость Ойка-Сяхыл? Снова в те места наведаться решил, да и зачем?

– Смилан! – наконец окликнула она воина.

Тот, показалось, остановился не сразу, словно решил сделать вид, что не услышал разлетевшегося эхом по спящему лесу голоса. Он всё же обернулся, и Таскув едва не споткнулась от негодования в его взгляде. Словно паомешала чему-то. Она подошла и кивнула в ту сторону, куда он шёл:

– А ты знаешь, что снова в ялпынг-маа идёшь?

Тот проследил за её движением и дёрнул плечом безразлично:

– Здесь, куда ни ступи, всё в каком-нибудь святилище окажешься. Чего тебе не спится?

Таскув нахмурилась от столь небрежных слов: неприятно прозвучали они, как удар розгой. Что же за тайны у него такие, которые заставили среди ночи по лесу бродить?

– Да вот, наотдыхалась, видно. Хватит. А ты всё же осторожнее. Иначе и оберег мой не спасёт.

Но никакого оберега на его шее почему-то не оказалось. Неужто снял, все её предостережения глупостью посчитал? И как муромчане тогда вообще поверили в то, что вогулы им могут помочь, если их заветами пренебрегают, как чем-то не стоящим внимания? Таскув задавила в груди негодование, хоть самоуверенность Смилана и задела её. Вот утянут его духи по дороге к остякам в какое болото, так, сможет, вспомнит о своей беспечности!

А воин на её слова лишь улыбнулся снисходительно, как малому дитю, которое упорствует в давно наскучившей всем забаве.

– Не переживай, пташка, ничего со мной не случится.

Он вдруг коснулся ладонью её щеки, погладил большим пальцем, тронув уголок губ. А лицо его стало серьёзным и задумчивым.

– Так куда ты в ночь пошёл? – вмиг пересохшим языком проговорила Таскув, отстраняясь.

– Не спится, вот и пройтись решил.

И улыбнулся снова, ласково, успокаивающе. Врёт. Как пить дать. Но более ничего выспрашивать она не взялась. Пусть идет себе, а она проследит тихонько, чего это он задумал. Только убедить его надо, что в лагерь вернуться решила.

– Может, со мной пройдёшься? – совершенно неожиданно предложил Смилан, качнув головой вдоль тропы. И добавил, расширив глаза, словно от испуга: – А то и правда забреду, куда не следует.

И за руку взял, сжал крепко в своей, будто никуда теперь и отпускать не собирался. Таскув глянула, пытаясь понять, в чём подвох, но ясные глаза воина смотрели так безмятежно, что все сомнения таяли в голове. И волнующее тепло разбегалось по телу от его прикосновения. Слишком волнующее – нехорошо. И она высвободилась, проворчав:

– Ну, пойдём. Тебе же лучше.

Они пошли по едва видной в темноте дорожке: ладно хоть свет луны позволял что-то разглядеть под ногами. Таскув шла впереди, ощущая спиной неподвижный и изучающий взгляд Смилана. Как теперь, унял он свое недоверие после принесения жертвы на Ойка-Сяхыл? Или по-прежнему ждёт, что она обманет, ведь никто не мог проверить, чем тот ритуал обернулся, и не умер ли всё же Ижеслав, пока они среди гор скитаются. И казалось, хочет воин что-то спросить, а молчит всё равно. И верно, чего вдруг им по душам разговаривать? Но воеводов сын вдруг вздохнул.

– Ты, верно, очень любишь своего охотника, раз решилась против рода пойти?

Вот, значит, какой вопрос на языке у него вертелся – аж воздух раскаялся, какое его любопытство взяло. Таскув коротко обернулась. Смилан лишь брови приподнял, мол, разве тайна в том есть какая? Нет, верно.

– С детства, наверное… – она вновь посмотрела перед собой. – Не мыслю жизни без него. И представить не могу, что кто-то другой рядом будет…

Таскув отшвырнула носком сапога попавшую под ногу ветку. Вроде, большого откровения не сказала, а на душе стало как-то… неправильно. Словно вынула на поверхность то, что долго в самом потаённом уголке сердца хранила. Даже с Эви они о том не много разговоров вели.

Смилан тихо усмехнулся и вдруг за локоть её взял, останавливая. Встал напротив, склонив голову, но всё равно на него смотреть, так снизу вверх: высок он непривычно для вогулов. У них таких сроду не рождалось.

– Так уж прям другого и не представишь? – спросил вкрадчиво. – Может, просто других не видала?