Словно отвечая на его слова, в гнезде под потолком зажужжали.

– Ах вы ж мои хорошие, – проговорил Яблоко с нежностью, – проснулись, да?

Выпусти нас, зараза.

Пожалеешь!

Время уходит, и оно твое, не наше…

Яблоко замер с распростертыми руками. Осы слетали к нему на ладони, плечи, ползли по лицу, забирались в рукава. Яблоко запрокинул голову и жмурился, как кот, которому почесывают шею.

– Да, да, да, вы ж мои солнышки, и я вас тоже люблю, да, мои милые, да, кто соскучился!.. Ах вы ж мои роскошные!

Даже не смерть…

Есть вещи хуже смерти…

От тебя не останется ни шанса…

– Вы ж мои славные! Ну, кто ваш папа, кто? А кто это у нас тут такой красивый?

Яблоко поднес к губам усеянную осами ладонь и принялся целовать – осторожно, будто дышал на запотевшее стекло. Осы в ответ жалили его в губы, но ни следа укусов видно не было. Одна оса заползла в приоткрытый рот, и Яблоко сплющил ее о нёбо, крепче зажмурился от наслаждения – и проглотил.

Выпусти, выпусти…

Осы все жалили его – и засыпали.

Джо пришла в себя оттого, что рядом разгорелся спор. Она еще не разбирала слов, но интонации узнавала безошибочно. С такими мама сдерживалась, чтоб не отрезать: «Разговор окончен».

Только вот спорили двое мужчин. Негромко, и один звучал как школьная дама, а другой – как сама Джо, когда все-таки огрызалась.

– Я так понял, что это ваша юрисдикция.

– С чего это моя?

– А вот смотрите.

Джо открыла глаза и первым делом разглядела рыбий хвост. Скользкая, жирная рыбина, облитая маслом, лежала рядом с ее ухом. Джо медленно выпрямилась и сказала:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, здравствуйте, – откликнулся тот из мужчин, который как в школе. Черные волосы, костюм, лицо зануды.

Второй был рыжий, встрепанный, в джинсах и рубашке, он посмотрел на Джо и вздохнул:

– Господи ты боже.

Джо оглядела себя: да, кофта вся в масле. И кожанка. И вообще на всю одежду налипли луковые кольца и кое-где рыбьи чешуйки. Все блестит. Оказывается, Джо свалилась на лоток с рыбой, а вокруг стояли прилавки на любой вкус – с яблоками, морковью, рябиной, белыми ягодами, что появляются по осени.

– Но я не собиралась падать в рыб, – сказала Джо и не узнала свой голос. Рынок шумел, и люди торговались, и всем, казалось, было все равно, что Джо не помнит, как тут очутилась, кроме хозяина рыбного лотка.

– Собиралась не собиралась, а рыбу мне испортила, вот что!

Он был какой-то слишком загорелый для такого холода, и на смуглом лице особенно ярко выделялись белые усы. Джо смотрела на все будто из-под воды: на торговца в его жилете, и на двух спорщиков, которые вздохнули почти одинаково, и на примерзшую траву под ногами, и на цветастые юбки женщин вокруг. Никому нет дела.

– Помилуйте, – вступил черноволосый, – но как именно испортилась рыба? От падения? Это влияет на качество рыбы? Я не осведомлен.

Рыжеволосый закатил глаза:

– О господи ты боже мой, «качество рыбы»! Если вы, господин торговец, так уж пострадали, то я пришлю людей, и они будут у вас в подручных целый день, идет?

– Вот ваших молодцов мне тут только и не хватало.

– Тогда чего вы хотите?

– Мне бы денежек…

Рыжеволосый процедил сквозь зубы:

– Сколько вам?

– Я могу заплатить, – сказала Джо, – я только вспомню, где… откуда я…

Рыжеволосый и Костюм переглянулись.

– Уведи девочку, будь так любезен, – сказал Костюм подчеркнуто ровным голосом, – я оплачу.

Рыжий скривился и кивнул:

– Спасибо, братец.

Джо шла за рыжим и пыталась вспоминать.

Некоторые истории обретают вес и смысл, только будучи пересказаны впоследствии. Рысь и Роуз относили свою как раз к таким.

– Когда-нибудь выйдет шикарная байка, – говорил Рысь, падая на кровать глубоким вечером.

– Это уже пьяная байка, – возражала Роуз, – и с самого начала было ею.

– Не, – Рысь закидывал руки за голову, что значило, что он всерьез увлекся, – для байки нужна смысловая завершенность. Ну типа: и потом, спустя два года, они вдруг поняли, что у них ничегошеньки не вышло. А мы ж не знаем, чем оно тут кончится, так что пока это всего только история.

– Про то, как ничего не выходило.

– Про то, как мы эпически лажали, я бы сказал.

Начать с того, что никакой Приют Рысь ни основывать, ни возглавлять не собирался. Он до сих пор помнил, как разлепил глаза и обнаружил, что над ним склонилась Роуз. Одновременно очень захотелось пить и чтоб она его поцеловала.

Вокруг творился бардак. Люди входили, выходили, мельтешили, пол был густо присыпан цементной крошкой; Роуз гладила его по волосам, в ушах шумело. Огромный красный зал был залит солнцем, и яркий свет нещадно слепил глаза.

– Что это за дом? – проговорил Рысь непослушным языком, пытаясь приподняться на локте. – Что это за место вообще?

– Вот уж не знаю. Это ведь ты сделал, а не я.

Рыси казалось, что ее прохладный голос медленно льется на его горячий лоб, и он зажмурился, подставив лицо, а потом разобрал смысл.

– Я сделал? Радость моя, ты о чем?

– Я говорю – не было дома, а потом появился. Знающие люди говорят, что это результат твоего намерения. Это ты сделал. Ты вложил в него себя.

– Что я вложил?.. Какие люди на хрен?

Ему почудилось, что Роуз издевается. Он кое-как сел, все еще щурясь от света, огляделся из-под ладони козырьком. Было чувство точь-в-точь как после пьянки, когда не помнишь, что вчера произошло, но уже чувствуешь стыд и досаду вперемешку.

От дверей подбежал встрепанный парень:

– Это же вы здесь главные? Вы главный, да? А там внизу две девушки дерутся!

Потом этот день назовут первым днем Приюта и вспоминать будут обмолвками и неохотно.

Говорят, что со временем дом перенимает характер своего хозяина. Рысь не знал, как там у других домов, но что Приют пошел в него – вот это точно. Рысь обожал красно-коричневый цвет – и весь Приют был выкрашен в такой же. Рысь любил музыку – в Приюте много пели. Еще в Приюте были большие окна, тесная кухня и почти не было мебели, но почему так, Рысь понятия не имел.

– Может, это типа символ того, что я в душе суров и аскетичен? – недоумевал он, когда обнаружилось, что кроватей в Приюте всего две, да и те в мансардах. – Какой, однако, скудный у меня внутренний мир, с ума сойти…

Это потом выяснилось, что каждый предмет мебели утяжелял дом, а значит, увеличивал нагрузку на Рысь в целом, а тогда Роуз пожала плечами:

– Зато на кухне есть цветы на подоконнике. Много, много цветов, такие заросли.

У Роуз имелись: превосходные манеры, рыжие волосы, темные глаза, тонкие губы, точеный нос и подобающее воспитание. Носила она чаще всего джинсы с майками, но плечами при этом пожимала с таким видом, что все прочие, в платьях ли, в кружевах ли, как-то вдруг меркли и отходили на задний план.

У Рыси было воспитание, а манер не было, и ходил он в любое время года в облезлой куртке; зато он умел смеяться над собой, превращать буйную толпу в тихую и крайне редко унывал. Волосы у него тоже были рыжие, а глаза ярко-ярко голубые, как небо, если взглянешь с недосыпа. Если бы у Приюта с Рысью был девиз, он бы звучал так: «А зато поржали». Или еще: «Другого все равно нет». И «Пропадать – так с музыкой» тоже сошло бы. В Приюте, в общем, только тем и занимались, что пропадали – каждый на свой лад, иные по многу лет и уж с такой музыкой, что город внизу трясся.

Еду в Приют исправно поставлял городской мастер. Сам Приют стоял на холме на окраине города и подчинялся мастеру же. Вроде бы. Из города приходили тюки с овсянкой, гречкой, яблоками, буханками черного хлеба, тощими рыбами – из этих можно варить суп; мастер Приют не очень-то любил, но еду присылал всегда в срок, как по списку. Мастеру тоже было проще притворяться, что все так и должно быть и никто никого не ненавидит. Да тьфу на него… Рысь мысленно сплюнул и в сотый раз пообещал себе не думать.