Ивонючкина, Сидорука и Петровича провели на небольшую сцену, усадили на стулья. Зал медленно, словно нехотя, заполнялся. Наконец седоватый энергичный человек, встретивший их у входа, кивнул: начинайте. Сидорук встал, подняв флакон, но прежде, чем он успел открыть рот, на него петушком налетел Ивонючкин и попытался вырвать сосуд.
— Куда прешь, кретин! — шипел он. И тут же звонко затараторил: — Господа! Под моим чутким руководством, наш творческий коллектив…
Флакон он вырвал, но удержать оказавшийся неожиданно тяжелым сосуд не сумел. Брызнули осколки, и в зал поползла волна хвойного запаха…
Сидорук остолбенел на мгновение. Никто же не готов, не обучен! Сейчас начнут проявляться СУЩНОСТИ! Ему стало по-настоящему страшно, и он рванулся к двери. Но добежать не успел. Его костюм, раздираемый по швам трансформирующимся телом, затрещал. Тявканье, блеяние, рык заполнили маленький зальчик. В испуге шарахнулись заглянувшие на странные звуки охранники: опрокидывая стулья и кресла по залу носились бараны, шакалы, быки, волки, гиены. Многие пытались цапнуть мечущегося в панике шелудивого пса. С трудом удалось рассортировать зверье. Пока решали, отправлять ли рогатый скот на ферму, а диких зверей — в зоосад, возникла новая проблема: потребовалась одежда, чтобы прикрыть наготу принимающих свой обычный облик членов приемной комиссии. Не хватало Ивонючкина. Кто-то вспомнил, что шелудивому псу удалось удрать. Впрочем, как вскоре выяснилось, недалеко. Его отловили на помойке собачники. Вряд ли добротные унты или шапку можно было бы смастерить из шкуры лысоватого и мелковатого Ивонючкина. Что он пережил, когда вновь стал человеком, в клетке с бродячими голодными псами, может, наверное представить только гладиатор, вышвырнутый на арену римского цирка с ножом против голодного льва… А ведь у Ивонючкина даже ножа не было.
Комиссия признала разработку успешной, но опасной. Материалы засекретили на 99 лет. Ивонючкина с товарищами на это заседание приглашать не стали. И никто, конечно, не обратил внимания на двух мух, крутившихся в комнате, пока шло заседание.
А мухи, вылетев в форточку, направились к даче Ивонючкина, тихо, жужжа, что, мол, жили без спецзаказов и проживем без них…
Собирательный образ
— Совсем мышей ловить перестали, смотрю! Помещение в помойку превратили! сморщился Ивонючкин, разглядывая окурки во всех углах, объедки на столе, грязные емкости и пролитые жидкости.
— А ты, Ромыч, вполне мог бы собрать нечто не очень путающееся под ногами, чтобы за порядком в доме присматривало. В общем, последнее вам серьезное предупреждение. А иначе…
И он вышел, хлопнув дверью. А Ромыч озадачился. Долго бродил по дому задумчивый, часами ковырялся в лаборатории, игнорируя намеки Петровича на необходимость передыха.
Когда Ивонючкин через месяц вернулся с Канальских островов, он был потрясен. Дом блистал чистотой, а с кухни тянуло изысканными ароматами каких-то экзотических яств.
— С прибытием, Шеф! — вынырнул из лаборатории Сидорук. — Не оголодали с дороги? А то Матушка приготовила праздничный обед…
В особнячке Ивонючкина началась новая жизнь. Чистота и вкуснятина, как в санатории. Препирались разве что по пустякам.
— И как ты, Ромыч, сумел Майю воспроизвести? — благодушно вопрошал Ивонючкин.
— Какую Майю? — бормотал Сидорук. — Это моя Матушка.
— Конечно, Матушка. Только моя. Ее фигура. И пучочек… — вступал Петрович.
— Какой пучочек, Петрович? Это все иллюзия! Каждый видит то, что желает. А на деле — это ССОС — Самообучающийся Саморазвивающийся Собирательный Образ. А каждый из нас видит свое. Это чтобы видимость семьи единой создать.
Прав Петрович, любящий повторять, что не бывает безразмерного Счастья. К осени и дом словно потускнел, и запахи с кухни уже не те доноситься стали. И…
В тот вечер Ивонючкин только отворил дверь и шагнул в тепло передней, как получил ощутимый толчок в грудь.
— Ноги вытирай о коврик, грязнуля! — раздался в ушах визгливый голосок Майи. — Сколько грязи натащил за месяц — не счесть! Потом переоденешься, умоешься. И руки с мылом не забудь вымыть…
Ивонючкин торопливо зашаркал ножками о коврик.
— Ромыч… Ромыч… А Оно разговаривает…
— Ах, ты, грязнуля, еще и жаловаться вздумал! Ивонючкин ощутил весьма весомый шлепок пониже спины.
— Роман! Придумай что-нибудь! — взмолился Шеф, опрокидываясь на диван от очередного болезненного пинка. — Оно сживет меня со света! Я Майку знаю!
Сидорук и Петрович испуганно замерли, прислушиваясь. Им тоже доставалось. Тихонько препирались.
— Это все твоя Матушка. Видать, сварлива была…
— А твоя, небось, скалкой вас с папашкой лупила, не иначе…
— Разделительный контур! — хлопнул себя по лбу Сидорук. — Вот что нас спасет!
Всю ночь монтировал Ромыч в коридоре разделительный контур, запретив Ивонючкину и Петровичу шастать в туалет. Силы и терпение жильцов были на исходе. Обнаглевшая ССОСка заставляла Петровича мыть посуду, Ивонючкина драить пол, а Сидорука — варить щи и жарить котлеты. И бегать по магазинам, с авоськами.
Разделительный контур Сидорук опробовал на белых мышах: выпустив пару мышек, наблюдал, как бестолковые животные, снуя по коридору, быстро прибывают в числе.
Сидорук затаился, поджидая ССОСку, которая взяла за правило по утрам являться на кухню ревизовать его работу. Наконец она появилась и деловито направилась на кухню. Остановилась перед контуром.
Сердце Ромыча ухнуло куда-то вниз. Неужто догадается?
— Откуда мусор? Ивонючкин! Марш за метлой! ССОСка шагнула сквозь контур. Фигура ее на миг затуманилась, и вот уже две Матушки и Майя злобно уставились друг на друга.
— Ты что тут делаешь? Гадина! — раздались одновременно три визгливых возгласа. Мгновение они злобно пялились друг на друга, затем сцепились в яростной схватке.
Тут-то и полыхнуло… Впрочем, вызванные Ивонючкиным пожарные с огнем управились быстро.
— Впредь аппараты всякие без нашего ведома не смейте в сеть подключать! строго предупредил Ивонючкина брандмейстер, разглядывая обгоревшие останки ССОСки и Контура. — Штраф уплатите.
— Сам будешь штраф платить! — зашипел Ивонючкин, когда они остались с Сидоруком с глазу на глаз. — Терпение мое лопнуло!
— А может экономичнее будет, Шеф, если я вам такое терпение сотворю, которое никогда не лопнет? Со стопроцентной гарантией! А?
Металл в голосе
— У шефа сегодня металл с голосе… — уныло констатировал Сидорук.
— Вечно ему все не так! — поддержал дружка Петрович. — Грохочет как ржавая колымага.
И добавил мечтательно:
— А вот у Люси будто колокольчики серебряные, когда смеется. Тоже вроде металл, а приятно!
Роман уставился на приятеля.
— Интересно… А какой пробы…
— Какой пробы? Пробу ставить некуда…
Но Ромыч уже погрузился в свои думы.
Вскоре он зачастил в предбанник Ивонючкина. Петрович встревожился: «Рехнулся Ромыч! Неужто втюрился в хозяйскую секретутку? Ивонючкин ему голову оторвет!».
Однако Сидорук развеял его опасения, а первого апреля Роман явился к шефу по собственной инициативе. При галстуке и в сопровождении Петровича. Начал торжественно:
— Многоуважаемый Шеф! Вы меня нередко попрекаете, и не без причины. Но я ведь не ради корысти, то есть не только ради корысти… вкалываю на совесть… Вот и к праздничку сюрпризец сварганил… в свободное от основных занятий время. Разрешите его работу продемонстрировать? Можно? Петрович, давай!
Петрович выскочил в приемную, зажав в потной ладони книжку анекдотов. Сидорук споро установил на уголке хозяйского стола аппаратик, пощелкал тумблером. Отчетливо зазвучал басок Петровича.
— А вот еще случай был, Люся. Муж возвращается из командировки, а у жены любовник. Она его в холодильник спрятала. А муж голодный, шасть на кухню и холодильник открыл. А там мужик. «Ты кто?» — спрашивает. «Вася». — «А что тут делаешь?» — «Колбасу ем». — «Ну ладно». Ушел мужик. На другой день рассказал муж друзьям на работе об этом случае, а те хохочут. «Да это же любовник твоей жены был!» Осерчал муж, бегом домой, холодильник открывает, а там другой мужик. «Ты кто?» — «Федя». — «Вот что Федя, увидишь Васю, скажи, что встречу его — убью!» И серебристый Люсин смех.
