Она сказала:
"Ты мне не писал. Я поняла, что ты занят... готовишься к возвращению".
Опять она об одном и том же.
"Катя, пойми. Там была авария,- сказал я, забыв, что уже говорил об этом.Пассажирам рекомендовали воспользоваться наземным транспортом. Собирайся".
"Куда?"
"У нас мало времени. Собери самое необходимое".
Я встал и начал ходить по комнате. Моя жена дрожала, я видел, что у нее поднялась температура, обычная история, но мне не хотелось думать сейчас об этом, я сказал: у тебя окошко открыто, ты не одета, здесь другой климат, здесь гораздо холодней, чем у нас там... и подошел к окну, легкий ветер отдувал занавеску. И было абсолютно точное впечатление, будто город исчез. Не было переулка и дома напротив, и даже не видно было горизонта, черная пустота, ночь, похожая на небытие. Но, приглядевшись, я кое-что заметил.
"Послушай...- проговорил я.- Там стоит машина".
"Какая машина?"
"Перед домом! - закричал я.- Ты что, успела сообщить этим крысам?"
Она только испуганно мотала головой, закрыла рот рукой.
"Прекрасно,- бормотал я, озираясь,- ты... Ты не обращай внимания, я сейчас... Скажешь, что у тебя никого не было. Скажешь, что ты спала и ничего не слышала..." Я выскочил на лестничную площадку и стоял, схватившись за перила, была мертвая тишина. Очевидно, они ждали, когда я выйду. Я рассчитывал спуститься в подвал и оттуда как-нибудь выбраться через окно; впрочем, стук разбитого стекла мог привлечь внимание. Тут я заметил - было ли это через несколько секунд, или минут, или через четверть часа? - заметил, что считаю этажи: в это время я сходил по лестнице. Никакого хода в подвал не оказалось. В этой тишине таилась такая угроза, что лучше бы уж снаружи слышались шаги или рокот мотора. Подкравшись на цыпочках, я приоткрыл парадную дверь. Машины не было, никого не было, и я двинулся, инстинктивно приглушая шаги, наугад по темному переулку.
II
Не помню, чтобы я просыпался, радуясь предстоящему дню. Утро для меня время трезвой безнадежности. Обстоятельства тут ни при чем; причины скорее внутренние. Утро заглядывает в мое жилье, слезы дождя стекают по стеклам, диктор читает последние известия, не отличимые от вчерашних. Я не стал бриться, что было бы совершенно излишним. Позавтракал чем бог послал.
Вероятно, мне надо представиться. Надо ли? Nomina sunt odiosa1. Те, кто со мной знаком, знают, как меня звать, для незнакомых не всё ли равно? Платон говорит (устами Сократа), что имена следует давать, не погрешая против природы. Прав ли он, не берусь судить, верно, во всяком случае, что имя, которое вам дали, в самом деле становится частью вашего естества, как горб или кривой нос. Я существо мужского пола. Об этом можно догадаться по глагольным формам, мною употребляемым. Мне пошел пятый десяток, примерно столько же мне можно дать, взглянув на меня. Я уже не молод, но еще не стар. Роста я невысокого, особо располагающей внешностью похвастаться не могу. Если женщины изредка оказывают мне внимание, то это объясняется лишь недоразумением. Далее, я не являюсь подданным этой страны, хотя живу здесь постоянно. На вопрос, нравится ли мне здесь, я могу ответить: да, потому что всегда можно отсюда уехать. Не всякому государству можно поставить в заслугу, что оно не держит своих подданных на цепи.
В четверть восьмого (мои часы спрятаны под рукавом балахона, на мне просторные штаны неопределенного цвета, на голове антикварная фетровая шляпа, башмаки просят каши) я поднимаюсь по широким ступеням храма св. Иоанна Непомука, расстилаю коврик, вернее, то, что некогда было ковриком. Рядом со мной стоит бутылка красного вина, наполовину опорожненная, это наводит на мысль, что я успел подкрепиться спозаранок. Таков в двух словах мой "имидж". Что же касается моего характера, моей психики, менталитета или как там это называется, то важная черта его состоит в том, что я остаюсь самим собой и в то же время обозреваю себя со стороны. При кажущейся несообразности моего существования я сохраняю безупречный контроль над собой. Порядок есть порядок; внутри некоторой безумной системы царствует логика. Это правило одинаково применимо и к произведениям искусства, и к снам, и к нашей жизни. Я сижу, прислонившись к колонне. Головной убор покоится между ног.
Итак, мы можем считать, что рабочий день начался, время подумать о душе, поразмыслить о моей профессии, одной из древнейших. Но день сулил мне неприятности. Я должен был их предвидеть.
Буквально гроша не успел я собрать, как из-за угла (церковь стоит у поворота на магистральную улицу и несколько особняком) выступил субъект, в котором я без труда распознал собрата по ремеслу; возможно, он поджидал меня. Он склонил взгляд на мою шляпу, как заглядывают в высохший колодец. Я извлек из-за пазухи стаканчик, налил ему. Он отпил глоток и выплюнул.
"Дрянь".
Я пожал плечами: дескать, что поделаешь.
"Погодка,- по-русски сказал он, садясь рядом.- Давно тут пасешься?"
Человек протянул корявую ладонь.
"Вальдемар. Можно просто Вальди. А тебя как? Ты что, инопланетянин?"
Я искоса взглянул на него и сказал:
"Каждые семьдесят шесть лет комета Галлея появляется на нашем небе".
"Да ну?" - сказал он лениво.
"Каждые полторы секунды на Земле совершается три тысячи убийств".
"Я думаю, больше".
"Восемнадцать с лишним тысяч изнасилований".
"У бабы не всегда поймешь,- заметил он,- хочет она или не хочет.- Закончив разговор, он поднялся.- Собирай манатки, пошли".
"Куда?"
"Здесь всё равно ничего не соберешь".
"Я собирал".
"Пошли, я тебя с нашими познакомлю. Кому сказали! А то хуже будет",добавил он.
С ковриком под мышкой я поплелся за ним; тот, кто знает город, может мысленно проследить наш маршрут. Через сеть переулков мы брели по направлению к Северному кладбищу. Дождь перестал. Исчезли нарядные вывески, с каждым перекрестком дома становились ниже и неказистей, уличное движение всё реже. Жалкое солнце осветило скучные, пустынные кварталы, где я никогда не бывал. Утро можно было считать потерянным. Оставалось не так уж много времени до полудня, когда мне надлежало отправляться на вторую работу.
