Я встаю с этим настроением, и собираюсь пойти расслабить свой мочевой пузырь. Но, то ли от какого-то чувства все-таки сделать что-то, то ли, от того, что охота просто расслабиться и посмеяться над тем, что можно дурачиться и ни хера не делать. Я опускаюсь на четвереньки и ползу к туалету.

В коридоре, в приоткрытую дверь вижу Катьку и Ленку, которые над о мной смеются, от чего даже не могут ничего произнести. Я заскакиваю в туалет и у меня возникает мысль сделать это, так, как собака под дерево. А, в моем случае – в унитаз, под плакат какой-то фотомодели. Мозгов хватает, чтобы закрыть дверь. Дальше – задираю ногу над унитазом, делая пробный заход. И не понимаю, как я это буду делать. Потому что он, собственно, не привык это делать в таком состоянии. Но, думаю, отступать не по мне. Расстегиваю ширинку и писаю, не смотря на плакат, а представляя дерево. Одновременно ржу и опасаясь – только бы не на джинсы, думаю – надо было так напиться. Закончив, встаю перед зеркалом и смотрю на довольную от чего-то рожу. Говорю сам себе, улыбаясь:

– Да-а-а… Такого еще не было…

Я умываюсь холодной водой, довольно долго. Мне приятно и свежо. Радостно, не понятно от чего. Словно в предвкушении хорошего чего-то, что уже скоро наступит. Я встаю перед зеркалом, глажу себя по голове и говорю про себя: «Хороший, хороший! Так держать мужик»!

Я выхожу из туалета и вижу Лену в коридоре:

– С тобой все в порядке? Ты какой-то странный… Превращаешься в животное.

– Может быть.

– Мне за тебя страшно, – она смеется, – превратишься в какую-нибудь гориллу, и тебя посадят в зоопарк.

– Просто замечательно. У меня будут толстые губы и здоровенный зад

– Да у тебя он и так здоровенный, – опять смеется.

Я с удивлением пытаюсь посмотреть на свою пятую точку, как будто не знаю, что там:

– Да…. Не замечал.

– Точно. Но он мне нравится, – кокетливо смотрит.

Она прижимается ко мне.

– Нравится?

Я чувствую, что во мне возрастает возбуждение, которое просится наружу.

– Да…

– Мне тоже.

Я беру ее за руку и затаскиваю в туалет. Она хохочет:

– Тише, тише!

Оставшихся мозгов хватает, чтобы закрыть дверь, а дальше ни на что. Чувствую, что во мне просыпается какой-то кабан, у которого брачный период. Она говорит, что-то вроде: «Не-ет не надо»! А потом хохочет и стонет от возбуждения. Мне все это даже очень нравится. Говорю про себя: «Как скотина. Как скотина – где попало, как попало и с кем попало. Все признаки. Та-а-ак, где гандоны».

Сцена 2. Летчик

Я просыпаюсь ночью от не понятного шума вдалеке. Глаза не открываются. Я поворачиваюсь и натыкаюсь на тело от которого пахнет дешевыми духами. Думаю, что это Лена, хотя не уверен. Я ложусь на живот и утыкаюсь лицом в подушку, чтобы больше их не нюхать. Тут слышу, как кто бегает орет. Я открываю глаза, неохотно. Смотрю на часы – 5:35. Вижу телку Тимы у окна, она смотрит на улицу. Поворачиваю голову – Лена сопит с открытым ртом.

– Че случилось? – с недовольной рожей я спрашиваю у телки.

В этот момент слышу какой-то громкий стон с улицы:

– А-а-а-а-а-а-! Сука не трогай! Уйди бля!

Затем дикий хохот.

Она поворачивается и смотрит на меня:

– Ужасно… Человек свалился. Вон он внизу. Какой ужас!

– Какой человек? – зевая, говорю я, не понимая, зачем столько шума из-за этого поднимать. Сон меня клонит обратно к подушке. Я уже закрываю глаза, как она опять лепечет:

– Не знаю. Но, кажется я сегодня здесь его видела.

– Здесь видела? – я приоткрываю глаза.

– Да-а! Какой ужас, прямо не верится.

Я делаю над собой усилия, чтобы встать и подойти к окну. Вижу, что на улице столпилось полно народа, который, в основном весь чему-то радуется. По голосу я узнаю Павлика и Тиму. Только где они стоят – непонятно. Потому что очень темно из-за не горящего фонаря. Думаю: «Опять! Что ж это такое»! Я нехотя натаскиваю штаны и футболку и выхожу из квартиры. На полпути встречаю бегущего наверх радостного Павлика, который от смеха не может разговаривать:

– Че проснулся?! Бля этот Карлсон сука. Воооще… Мочит! А-а-а-а!

Я ржу вместе с ним, хотя не понимаю почему, урод, одним словом, и пытаюсь говорить:

– Сколько ребер насчитали?

– Не знаю, – он облокачивается на меня, чтобы перевести дух то ли от смеха, то ли от того, что бежал, – нога в трех местах, не знаю, точно ли. Пацаны еще считают!

– Да?… Я слышал, как они считали. Карлсон, как резанный орал!

Я тяну Павлика за плечо и мы с ним идем вниз.

– Знаешь еще так, знаешь, красиво упал.

– Да!?… – смеюсь я.

– Ага! То ли ласточкой то ли щучкой летел.

– Да?… А в итоге че получилось?

Он ржет:

– Хер его знает. Но красиво бля… Как Пикассо нарисовал…

Мы выходим на улицу и устремляемся сразу к потерпевшему. Я замечаю, что на улице весело, словно праздник. Много людей, которых я не знаю. В центре лежит летун и орет на кого-то:

– Пошла ты! Иди на хуй.

Мы подходим оба, довольные до жопы, и слушаем, как кричит Катя, которая, одна из немногих кстати, кто относится к произошедшему серьезно:

– Ты понимаешь, что уже достал всех! Идиот тупорылый… Что-нибудь новые бы придумал… Карлсон, твою мать!

Санек крючит рожу от боли и орет на нее:

– Пошла ты на хуй! Отстань от меня!

Он еще сильнее корчится, от того, что задел, что-то из перебитого. Я вижу, как ему больно – но, не могу ничего с собой поделать. Мне становится еще только смешнее. И всем окружающим тоже. А Катька продолжает:

– Скажи мне. Что ты этим добился. Скажи. А-а-а-а? Что, ты такое вытворяешь? Вон, над тобой смеются все. Как над придурком…

Карлсон смотрит на нее с большой злостью. Кажется если бы он смог до нее дотянуться – то сразу бы придушил. Катька продолжает, а мы все разом затихаем, чтобы не пропустить ни слова:

– Ты бы хоть что-нибудь новое придумал. Голым бы прыгнул. Может бы тебя в психушку забрали.

– Ага-а-а. Ты только об этом и мечтаешь, – с улыбкой, сквозь боль, говорит Санек.

Мы практически падаем.

– А-а-га! Только об этом и мечтаю. Как Карлсона голого увидеть!

– С банкой варенья! – кричит, какой-то пацан.

– А че может и мечтаешь, – как-то обидчиво подмечает Санек и хочет отвернуться, но вдруг стонет от проснувшейся боли.

– Так тебе и надо идиоту, – она подходит и пинает его сзади легонько.

Он реагирует и хочет схватить ее за ногу, но она отскакивает. Он орет:

– Блядь шалава я сейчас дам тебе! Корова, сука-а-а-а-а-а.

Он пытается вскочить на одну, которая кажется здорова. Но второпях задевает сломанную. Он падает и орет от боли:

– Су-у-у-у-у-учка! Я бля-я-я-ядь ва-а-а-а-аренье на свой хуй намажу и ты у меня лиза-а-а-ать будешь до поси-и-инения!

Она убегает и прячется за кого-то. Некоторые умудряются еще стоять, а мы с Павликом падаем и ржем. Он – на четвереньках, я – сгорбивщись, практически там же. Думаю, будь я под планом, то сдох бы непременно.

Карлсон продолжает стонать от боли и материться на Катьку. Она после этого десять раз меняется в лице и стоит, как вкопанная. От смеха, у меня начинают колоть органы. И мне приходится успокаиваться.

Я смотрю на Павлика, у которого, видимо, ничего не болит.

– Па-а-а-авлик, – кричу я, опять начав смеяться.

– Че-е-е-!?

– Скорую, хоть кто-нибудь вызвал?!

– Да зачем! – строит рожу Павлик. – Пусть стонет га-а-а-а-андон! Так охеренно!

– Карлсон! – ору я. – Ты себе скорую вызвал?!

– Идите на хер педерасты! Че-е-е-е-е! Никто даже скорую не вызвал? Педерасты блядь! Где мой телефон?!

– Сл-ы-ы-шь! – Павлик кидает мне обломки какой-то херовины, видимо, того, что осталось от телефона Карлсона. Они разлетаются во все стороны. – Позвони!

Через пол часа я стою на кухне и завариваю себе чай. Вокруг меня полно народа и все продолжают говорить о Саньке, которого, все-таки увезли на скорой. Мне это уже все порядком надоело. Я ставлю перед собой кружку и закуриваю. Думаю, попить чай и пойти домой – отсыпаться. Потому что здесь это сделать невозможно.