Не приживаются они здесь надолго, не хватает сил. Хотя, бывают, конечно, исключения…

Окна теть Шуриной квартиры выходили прямо на центральную улицу города. Из-за этого по праздникам здесь бывало довольно шумно, но в большинстве случаев, особенно к вечеру, город смолкал, и зажигались уличные фонари.

Я любила выглядывать в эти огромные старинные окна, плотно прижавшись носом к запотевшему стеклу и наблюдать за уличной суетой, но только не по ночам и не зимой, когда кроны деревьев обнажались и Они хорошо были видны…

Впервые я увидела Их именно в зимнюю ночь.

Тогда я проснулась от странного освещения, лившегося в комнату из окон. И долго не могла понять почему так светло. Потом скинула одеяло и босиком на цыпочках, чтобы никого не разбудить, подошла к окну.

На улице шел первый снег. Крупными хлопьями он кружил в воздухе и падал на подоконник и тротуар.

Затаив дыхание от восторга я наблюдала за его безмолвным ритмичным танцем в желтоватых кругах света, отбрасываемых уличными фонарями, когда в одном из них я заметила прозрачный силуэт человека, медленно раскачивающийся из стороны в сторону под порывами ветра.

От страха я закрыла глаза, затем снова открыла и увидела, что таких силуэтов несколько. Они равномерно раскачивались под каждым фонарем на улице.

Я отскочила от окна и юркнула обратно в постель, укрывшись с головой одеялом. Меня трясло от холода и страха, и я ещё долго не могла уснуть.

Утром я боялась выглянуть в злополучное окно, но мои опасения были напрасны. При свете дня, непонятные силуэты были не видны. За окнами лежал самый обычный заснеженный город.

Я не могла и не хотела рассказывать взрослым о том, что видела за окнами каждую ночь. Боялась, что они, как обычно, поднимут меня на смех. Поэтому, лишь спустя много лет совершенно случайно, от той же тети Шуры узнала, что это были за силуэты.

– Когда во время оккупации фашисты вошли в город, – рассказывала она, – сразу повесили несколько человек: коммунистов, учительницу и ещё евреев. Вешали на фонарных столбах вдоль улицы, прямо у нас под окнами. Они потом долго ещё на верёвках болтались, фашисты снимать запрещали. Вроде как для устрашения держали…

Повешенный

Аркан 12

Общее значение: подвешенное состояние, нестабильность, жертва людей и обстоятельств, предательство, потеря денег

Анатомия/болезни: артериальное давление и голова, иногда травмы

Вопрос да/нет: ситуация неоднозначная, надо быть осторожным

Отношения: неопределенность и нестабильность в отношениях, иногда домашнее насилие

Бизнес/деньги: опасное предприятие, обстоятельства, при которых вас могут подставить или вы потеряете деньги, ненадёжные партнёры по бизнесу

Аффирмация:

Я прощаю своих врагов и благодарю их за урок жестокой правды, который они мне преподали

Медитация:

Вас когда-нибудь предавали? Меня да. Самые близкие люди, которым доверяла, с которыми делилась самым сокровенным.

Держу ли я на них зло? Чувствую ли себя жертвой?

Нет, я им благодарна, хотя и стараюсь больше с ними не общаться. Благодарна за урок, за жёсткую необходимость учиться принимать людей и жизнь, такими, какие они есть на самом деле. Без прикрас, без розовых очков и без сладкой лжи.

Предатели многому нас учат, пусть даже и калеча при этом. Но не стоит себя жалеть.

Скандинавский бог Один отдал в жертву свой глаз, чтобы испить из источника мудрости, и видеть то, чего не видят другие. Так и мы, сталкиваясь с предательством, отдаем часть своей души, чтобы испить из источника мудрости, и видеть в людях то, чего не видели раньше.

Магический совет:

Если вы сильно на кого-то разозлились и обиделись, возьмите чистый лист бумаги и ручку. Напишите на нем все, чем вас обидели или то, что вы хотели бы высказать своему обидчику. Затем сожгите этот лист бумаги, приговаривая: "Принимаю, благодарю и отпускаю"

Глава 6

Баба Вера, а точнее Вера Ивановна Курбацкая, моя бабушка по материнской линии откровенно меня не любила. Во-первых, потому что я была очень похожа на своего отца. А, во-вторых, потому что я жила в доме его родителей, и они меня неправильно с точки зрения бабы Веры воспитывали.

Дети хорошо чувствуют, как к ним относятся взрослые, поэтому я, в свою очередь, ее тоже недолюбливала и даже побаивалась.

Но, несмотря на это, всегда без возражений ходила к ней в гости вместе с мамой и молча выслушивала, что вести я себя не умею, что глаза у меня маленькие свиные, точь-в-точь как у моего отца и деда Николая, и что от меня вообще Бородиными за три километра несет.

– Выродились мужики! Я тебе точно говорю. Все мелкого роста, некрасивые. Другое дело до войны мужчины были! Красавцы высоченные! Все под два метра роста! А сейчас?! – она затягивалась папиросой и продолжала – Помню, как выйду на балкон госпиталя с гитарой, как запою…

– А сейчас?

– Что сейчас?

– Почему не поешь?

Несколько секунд баб Вера смотрит на меня так, что мне хочется провалиться сквозь землю. Потом выпускает дым от папиросы тонкой струйкой изо рта и спокойно отвечает:

– А гитары нет!

Как вы, наверное, уже поняли женщиной она была, хоть и вредной, но очень интересной и неординарной. Фронтовичка, медик, одна воспитала двух дочерей, много читала, умела рассказывать и буквально на ходу сочинять совершенно удивительные волшебные сказки.

Но больше всего мне нравилось, когда она рассказывала про свою реальную жизнь и про войну.

В такие моменты она усаживались на низкий табурет, брала свой старенький янтарный мундштук и заправляла его папиросами "Казбек". Как сейчас помню белую картонную коробку с синими силуэтами гор и кавказским наездником в бурке.

Курить бабуля тоже начала на фронте, чтобы "забить" голод, как она говорила, а потом уже не смогла бросить. Так, практически до самой смерти, и курила. Хоть и страдала периодически от жестких приступов астмы.

–Так вот, – неспеша начинала она свой рассказ, – наш госпиталь находился в заброшенной старой церкви. Вся краска внутри на стенах облупилась, а вот витражи на окнах сохранились.

Очень красивые витражи, особенно те, что под куполом.

И вот, однажды прямо в одно из этих витражных окон влетела ласточка и застряла между стекол. Долго билась, раненые за нее переживали, думали, как помочь, – она на время замолкала, чтобы выпустить изо рта тонкую струйку дыма.

– К вечеру ласточка затихла, так и осталась висеть на стекле, как черный крест. Мы еще тогда все подумали, что примета плохая.

А к утру нас начали бомбить. Одна бомба попала прямо в церковь, многие погибли. Меня сильно контузило, едва живой не похоронили. Спасибо один солдатик разглядел, что дышу. Говорил, что жалко стало, мол молоденькая совсем, решил проверить.

После контузии и цинги баб Веру отправили в тыл лечится.

Тетка по материнской линии рассказывала, что едва выходили ее тогда. Очень истощена была. Привезли домой всю в бинтах и наголо обритую. Потом ее отмывали и водой, и керосином, потому что вши даже в бинтах и ранах были и откармливали, как могли.

А через месяц снова на фронт.

Но до конца после той контузии баб Вера так никогда уже и не оправилась. Все время болела и ушла рано.

Знаете, я недавно пересмотрела «Андрея Рублева» Тарковского. С возрастом все воспринимается немного по-другому, чем в детстве. Более осознанно и остро что ли?