Рука Олежку не отпускает, но её хватка слабеет; мальчику удаётся вырваться, а рука ползёт назад: лезвие ножика её режет, но края пореза сразу слипаются, смыкаются, как волны за уходящим в море кораблём. Олежка не растерялся, сумел перебороть страх и отвращение и всё же зажечь зажигалку. Бензин полыхнул жёлтым и белым, и побежал в яму. Дымный хлопок, пламя взлетает на два метра ввысь. Горят края ямы, и из неё самой жарит огонь. Студень вспучивается горячим волдырём, собираясь вывалиться наружу. Но огонь уже везде – кольцо жара сомкнулось. Красное прозрачное тело покрывается белыми пузырями: они лопаются, волдырь опадает и дальше печётся в яме, как в тандыре. Какое-то время в импровизированной печке трещит и булькает, постреливает жирными вспышками.

Вскоре огонь идёт на убыль, гаснет. Бензиновый костёр тухнет. Любопытные, всё ещё дрожащие от страха дети подходят ближе. Внутри яма обуглилась, почернела мангальной головнёй и осыпалась серым пеплом. Кое-где, пища искрами, светятся глазки мерцающих угольков. Не говоря друг другу и слова, дети, стуча зубами, как при сильнейшем ознобе, уходят домой.

Люди ушли. И когда яма остыла, из-под твёрдой спекшейся глиняной корки её стен выдавливаются из раскрывшихся пор несколько капель красного горячего, исходящего паром желе. На дне ямы образуется маленькая лужица. Откуда-то сверху в неё падает маленький лягушонок, его лапки тут же влипают. Лягушонка постепенно и неотвратимо втягивает в остатки желе. Через несколько минут он полностью растворяется…

Раннее утро. Через два дня семья возвратится в город и для детей начнётся новый учебный год. Ксеня почему-то просыпается. Все в доме ещё спят – и мама, и папа, и даже брат. Ей тревожно: беспокойство насильно вырывает из уютного сна. Она садится в постели и отодвигает занавеску на окне. Её встречает предрассветный сумрак. Не темно, но и не светло. В нескольких метрах за забором, ограничивающим и защищающим дачу от внешнего мира, растёт старый тополь. Ксеню сейчас пугает это дерево: она всегда его опасалась, обходила стороной и никогда не приближалась, но теперь у неё холодеет живот, сводит судорогой склизкого ужаса. Уж очень сильно оно напоминает ей тот самый дуб в лесу. Что-то с деревом не так. Да! Под его нависающими над землёй мощными сучьями Ксеня видит, или думает, что видит, тёмный силуэт. Человек? Вероятно. Он неподвижно стоит и, вроде как, смотрит на окно их с братом комнаты. Ксеня чувствует, если не его взгляд, то уж точно повышенное напряжённое внимание странного незнакомца. И тут встаёт солнце. Его первые лучи пробивают себе дорогу сквозь невесомый газ облаков. Тёмный контур незнакомца вспыхивает прозрачным красным леденцом.

Ксеня, спрыгнув с кровати, кинулась к брату и, растолкала его, повторяя, как заведённая:

– Оно там! Оно там! Оно там!

Она думает, что громко зовёт брата, кричит, а из губ Ксени выходит всего лишь тревожный, наряжённый шёпот. Для Олежки приглушённый страхом голос сестры звучит громче любого самого противного сигнала утреннего будильника. Он открывает глаза, и сон из них уходит сразу.

– Что?

– Там в окне.

Олежка вскакивает: он понимает, что младшая сестрёнка испугана, а это важно – просто так бы она шуметь не стала. Он выглядывает на улицу и спрашивает:

– Ксеня, где?

– Под деревом.

Олежка никого не видит. Если там кто-то и был, он уже ушёл. Шестым чувством ребёнка он ощущает, а значит, знает, о том и о ком говорит сестра. И это – правда. Красный человек вернулся.

– Влад, нам далеко ещё?

– Дорогая, твои подруги такие нетерпеливые. Десять минут, как мы за МКАД выехали, а они все, как на иголках.

– Дорогой, это потому, что девочки не успели позавтракать. Правда?

– Да! – закричали хором две подружки с заднего сидения автомобиля.

– Вставать в субботу, в половине седьмого – это очень рано!

– Мой муж меня любит. И хочет, чтобы у нас с вами осталось больше времени на общение.

– Хочу сегодня кайфануть, – сказала одна из пассажирок, наклонившись к уху сидевшей на переднем сиденье девушки.

– Сделай погромче! – попросила другая. По радио зазвенело, заухало и чей-то сладкий голос (непонятно – мужской или женский) затараторил бессмысленный речитатив. – Хорошая песня. – В салоне стало жарко, музыка загремела так, что динамики, спрятанные в дверях, задребезжали хрипотцой. И под эту пьянящую какофонию современной музыкальной синтетики до этого сидевшие спокойно девушки заструились в движениях, подтанцовывая и подпевая.

Три подружки ехали в загородный особняк на девичник. Муж одной из них снял через жилищное агентство для них шикарный дом в лесу – в качестве подарка к грядущему новому году (до которого оставался, между тем, целый месяц!). Что ж, девочкам требовалось расслабиться, а Влад был не из тех деспотов мужей, которые запирают своих жён в четырёх стенах. Лучше отвести женщину в дорогую глухомань, чем позволить напиваться в ночных клубах со значительной вероятностью непредсказуемых последствий, после неизбежно наступающего у неё, на таких сейшенах, сильного алкогольного опьянения.

Жену Влада звали Татьяна. Татьяна к двадцати трём годам успела сформироваться, а лучше сказать – расцвести, в шикарную блондинку, мечту эротомана интеллектуала. Ум, длинные ноги, плоский животик, пышная грудь, холёные руки, лебединая шея, осанка, гибкость, мягкость, пластичность, живость, безупречный вкус. Лицо овальное, кожа гладкая, чистая, приятного золотистого оттенка, нализанного турбо-солярием, нижняя чуть губа толще и аппетитнее верхней; обе губки розовенькие, носик маленький тонкий и, совсем немного, вздёрнутый, глаза зелёные, миндалевидные, и брови такие роскошные, подчёркивающие её тёплую красоту, противопоставляя её холодности снежной королевы. Таня привлекала людей открытостью нрава, общительностью и лёгкостью характера сильнее, чем внешностью премиум модели. И у неё были (оставались, сохранились после замужества, что, согласитесь, редкость) две лучшие подруги. Вика и Лена. Вика, тоже блондинка, но крашенная. Она вместе с Таней училась на последнем курсе академии туризма и гостиничного бизнеса. Смелая, дерзкая, хищная. Вампир для мужских кошельков. Никого из своих мужиков по-настоящему не любила – всех использовала. Профессиональное «динамо», державшее своё тело в чистоте, а мозги – озабоченными единственным интересным ей предметом – деньгами. От секса она получала удовольствие, но до себя допускала лишь в исключительных случаях. Она терпеть не могла, когда парни кончали: вид семени напоминал ей о чем-то нечистоплотном, а она была помешена на свежести, поэтому приучила себя к ранним оргазмам. Рулила в постели действом совокупления так, как хотела она, и ей было безразлично – успел её партнёр удовлетвориться сам, или до жемчужного салюта ему оставалась ещё скакать и скакать. Для счастья соития со своей мечтой, то есть, с ней мужчина, прошедший несколько уровней контроля, начиная с придирчивой оценки его внешности, обязан был изрядно потрудиться и конечно потратиться. За разорение денежных хранилищ и уничтожение сердец Вика раскаянья не чувствовала. Сукой по жизни быть – правильно. Тщательно ухоженной, до снежного прозрачного бела, вымытой сукой. Единственно возможный путь к личному счастью – быть стервой: так она считала, имея на такое мнение все основания современных отношений между мужчиной и женщиной. Вика следила за собой. Спорт, диеты, салоны красоты, пилинг, массаж, бассейн. Если ароматы, то только французские, если платья, то только от кутюр. Подтянутая фигурка выглядела совсем мальчишеской, если бы не её грудь – впечатляющих размеров. При её росте – чуть ниже среднего, грудь Вики была больше, чем у Тани. Подбородок маленький, острый, рот маленький, губы пухлые с крутыми обводами, зубы мелкие острые жемчужины, глаза чёрные с бурлящим на дне зрачков круговоротом синих молний. Скул нет, щеки впалые, отчего складывалось впечатление, что Вика безжалостное, неспособное к минимальному сочувствию существо. При общении с мужским полом это стало для Вики аксиомой, а вот при общении с подружками в ней раскрывались поры иных качеств. Молодая, – до бабской деградации ещё далеко, – и она наслаждалась жизнью.