И в дальнейшем, как полагал Джордж Аннас, здравый смысл имел все шансы успешно брать верх над паническими атаками политиков и той части общества, которая подвержена их воздействию. Залогом этого, по убеждению Аннаса, должны были стать факты, наглядно доказывающие, что стремление к «тотальной общественной безопасности» приводит к прямо противоположным результатам. А именно к тому, что общество оказывается неподготовленным к реальным, а не мнимым, вызовам:
«Планирование общественного здравоохранения должно основываться на науке, а не на беспричинных тревогах и страхах. Вместо того, чтобы использовать инструменты общественного здравоохранения, особенно эпидемиологии, для сбора данных и оценки рисков, правительство США, похоже, приняло странную идею о том, что все угрозы равны и что все штаты и населённые пункты должны готовиться к ним одинаково. Так, по словам [директора Центров США по контролю и профилактике заболеваний (CDC) Джули] Гербердинг, “угроза в любом месте – это угроза везде”[31].
Джули Гербердинг
Нет более убедительной иллюстрации ошибочности такого подхода, чем неспособность правительства справиться с реальной чрезвычайной ситуацией – такой, как гуманитарная катастрофа, последовавшая за ураганом Катрина. Человек, отвечавший на федеральном уровне за реагирование на чрезвычайную ситуацию в связи с Катриной, министр внутренней безопасности Майкл Чертофф, просто не обратил внимания на катастрофу, вызванную этим ураганом. Вместо этого он находился в штаб-квартире CDC в Атланте, готовясь к возможной пандемии птичьего гриппа.
Майкл Чертофф
Жалкая неспособность эффективно прийти на помощь жертвам урагана Катрина иллюстрирует, что принятый в США подход, основанный на “учёте всех опасностей во всех местах”, в сочетании с “доктриной одного процента”, привел к возникновению двух очень реальных и очень взаимосвязанных эпидемий в сегодняшних США: эпидемий страха и некомпетентности»[32].
И в заключение следовал либеральный рефрен, как бы закольцовывавший статью:
«Америка сильна, потому что её народ свободен. Чтобы быть как моральным, так и эффективным, государственное планирование чрезвычайных ситуаций в области общественного здравоохранения должно основываться на реалистичных планах, направленных на защиту и укрепление здоровья населения, а не на причудливых метафорах национальной безопасности и директивах – таких, как “доктрина одного процента”. Эффективные действия в области общественного здравоохранения должны основываться на уважении свободы и доверии к нашим согражданам»[33].
Свобода нужна человеку, но не популяции
Всё это, повторяю, было проговорено и подробно аргументировано за десять с лишним лет до начала коронавирусной пандемии, реакция на которую, – притом не только в США, но и во многих странах мира, – стала строиться скорее в соответствии с императивом «учёта всех опасностей во всех местах», «доктриной одного процента» и прочими «метафорами национальной безопасности», нежели на основе «уважения свободы людей и доверия к ним».
В данном случае важно не то, правильны ли те меры общественной безопасности, которые практикуются в ситуации волнообразно длящейся коронавирусной атаки (локдауны, масочный, дистанционный и пограничный режимы, массовые вакцинации и т. д.). Важно подчеркнуть, что на протяжении двух десятилетий начавшегося столетия не только чиновничье, но и общественное сознание Запада и мира в целом, – и чем дальше, тем всё более активно и последовательно, – стало помещать в центр политических разработок и общественных обсуждений именно проблему общественной безопасности. И по этой причине реакция человечества на пандемию коронавируса оказалась качественно отличной от реакции на сопоставимые по масштабу общемировые эпидемии, имевшие место в относительно недавнем прошлом: «испанский грипп» 1918–20 гг. (20–50 млн жертв); «азиатский грипп» 1957–58 гг. (1–2 млн); «гонконгский грипп» 1967–68 гг. (1–4 млн)[34].
Таким образом, как было уже отмечено во вводной части настоящего текста, эта реакция лишь максимально ярко и выпукло отразила гораздо более продолжительный и поступательно развивающийся глобальный социально-политический тренд. А именно, оттеснение, в том числе в странах Запада, на задний план либерально-правовых, индивидуалистических ценностей, гарантирующих каждому человеку максимум личных свобод, – и выход на мировую авансцену ценностей коммунитаристских и запретительно-регулятивных, призванных обеспечивать прежде всего максимальную безопасность общества в целом.
Несмотря на то, что формально безопасность преподносится как «дело каждого», в котором каждый лично заинтересован и за которое каждый лично ответственен, понятие личной безопасности в актуальном дискурсе о безопасности оказывается практически полностью вытесненным категорией общественной безопасности, где общество выступает как единое целое и где интересы каждого оказываются неотделимы от интересов всех.
Сам образ безопасности зачастую рисуется при этом в виде некой могучей и доброй надличной силы, способной защитить отдельных людей от опасности и гарантировать им спокойную и счастливую жизнь.
При этом разговор о безопасности далеко не исчерпывается профилактикой пандемий и терактов, а также проблемой борьбы со стихийными бедствиями. Он складывается в нечто целостное и всеобъемлющее, подобное философии или, – как будет видно из дальнейшего, – лучше сказать, религии. Сегодня нет практически ни одной стороны общественной и частной жизни, которая не была бы охвачена «учением о безопасности».
От безопасности «нисходящими лучами» расходятся такие социально центрированные и не менее, чем она сама, сакральные понятия, как экологичность, ответственность, солидарность, справедливость, а также, в зависимости от той или иной цивилизационной модели: инклюзивность, патриотичность, правоверность, etc.
Все эти ценностно нагруженные абстракции, в текущем столетии вдруг резко взметнувшиеся в общественной цене, объединяет одно: все они – каждая по-своему – ставят интересы безопасности социума (в пандемийную годину, с лёгкой руки ВОЗ, возник даже такой биополитически стилизованный мем, как интересы сохранения популяции) выше личной свободы индивидуума. Все они ведут речь о тех или иных формах и сферах ограничения «бесконтрольной», хотя формально вполне правовой, индивидуальной активности. Все они утверждают необходимость её безусловного подчинения общепризнанной (т. е. мейнстримной) системе императивов и табу, признаваемых – в данный конкретный момент – априорно и безоговорочно спасительными и благотворными.
«Госбезопасность» – кодовое слово авторитаризма
В прошедшие эпохи разговор об общественной безопасности, как правило, сливался с дискурсом о государственной безопасности и касался в первую очередь законодательного ограничения политических и гражданских прав.
Иными словами, речь шла о нормативно или директивно оформленных полицейско-запретительных и репрессивных функциях государственной власти. При этом если для недемократических режимов эти функции составляли (и продолжают составлять) субстанцию политической системы, то в либерально-демократических странах скорее могли быть отнесены к категории её акциденций, которые, в зависимости от конкретных исторических эпох и обстоятельств, усиливались либо ослабевали, хотя, как правило, и не исчезали полностью, поскольку «геном авторитарности» присутствует в недрах любого, даже самого демократического государства.
