Они покружили друг вокруг друга, выискивая слабые места в защите, пока Йохан не объявил: — Я только зря трачу на тебя время, Просто-Павек.

Дварф отступил, описав ногой дугу назад, пока говорил. Но руки не опустил, и было видно, что он готов к бою; для кулаков Павека не было ни малейшей цели.

— Я пытаюсь быть тебе другом здесь, в Квирайте. У тебя много хороших качеств, но все они бесполезны, потому что ты из тех, кто постоянно лжет. А я не уважаю лжецов.

Павек мог бы сказать о себе самом много неприятных слов, но уж лжецом он не был, по меньшей мере так он считал. — Я никогда не врал тебе. Я держал рот на замке, когда я должен был, и я иногда говорил то, что должен был сказать, чтобы поддержать мир, — он подумал о Руари и яде кивитов, — но ты сам хорошо знаешь, что это не ложь.

— Ты лжешь сам себе, Павек. Ты просто лжешь сам себе, все время. Да, ты честен с другими, во всяком случае на свой, темпларский манер. Но это делает дела еще хуже! Ты уже сейчас живешь совсем другой, более лучшей жизнью, на которую и не смел надеяться в Урике: Регулятор Третьего Ранга! Ползающий у самого дна бочки гражданского бюро. Квирайт слушает тебя, но что ты ему говоришь? Да ты даже не слушаешь его! Что случится, то и случится! Смерть случится, Павек. Смерть случится для всех нас, но я собираюсь приложить все свои немногие силы, чтобы это произошло как можно позднее. Но что о тебе, регулятор Павек? Ты что, хочешь умереть? Ты что, хочешь чтобы Акашию продали на улицы Урика? А может быть ты мечтаешь умереть в пыточной камере Элабона Экрисара? Или ты хочешь увидеть, как по полям и рощам Квирайта бродят ручные зверюшки Короля-Льва, уничтожая все на своем пути? Я уверен, что Экриссар сможет добиться этого, если ты к тому времени еще будешь жив. Но ты не слишком счастливый человек, Просто-Павек, не правда ли? А темплары не сражаются за свои принципы, не так ли, Регулятор Павек? Захочешь ли ты увидеть эту свободную деревню, когда темплары пройдутся по ней? Это будет не самое приятное зрелище, я могу это тебе пообещать, здесь нет ни слова лжи.

— Назад, — прорычал Павек, следу своему собственному совету. — Я уже сказал тебе: я не лжец и я не умею уговаривать в любом случае; это одно и тоже. Прошлой ночью я сказал Акашии все, что я думаю. Но это не принесло ничего хорошего. Напротив, стало еще хуже. Она не хочет меня слушать.

— И ты сдался. Ты даже не попытался и ушел.

— Я сказал все, что я думаю. Что я еще могу сделать?

— Попробуй еще раз. Иди в домик Бабушки прямо сейчас и повтори ей то, что сказал прошлой ночью. Напомни им обеим, кто такой Элабон Экриссар и что он может сделать…

Сейчас между ними было четыре шага, слишком далеко для удара рукой или ногой, достаточно для того, чтобы ясно обдумать, что случилось.

Он сузил глаза. — Ты знаешь про Элабона Экриссара? Откуда? И вообще, кем ты был раньше? Ты не фермер. Ты сам носил медальон и желтую одежду, да?

Йохан нахмурился и покачал головой. — Я поражен, наконец-то ты набрался наглости и сам задаешь вопросы. Ты думаешь об этом с того самого первого дня в воротах…

— Мастер Пути?

Голова качнулась еще один раз.

— Но ты знаешь сообщество темпларов. Ты знаешь пути, по которым ходят темплары. Ты знаешь Экриссара — знаешь людей его типа, по крайней мере. Может быть не Урик, но Раам? Тир? Какое бюро, какой город?

— Никакого города. И вообще не из этой области, совсем из другой, да и это неважно. Квирайт мой дом с того времени, когда твой дедушка был ребенком. Я забочусь о нем, я люблю его, и большинство остального я просто забыл.

— То есть Квирайт твой фокус?

— Может быть. Так ты собираешься входить, или будешь продолжать лгать и бегать кругами, пока я не вспашу эту твердую землю твоей черепушкой?

Йохан указал в сторону домика Телами, к которому он, совершенно случайно, отступил. Через открытую дверь можно было видеть легкие одежды друидов, развеваемые мягким, неестественным ветерком. Он не видел Телами, но она, без сомнения, была там, делая то, что она делала всегда. Она играла в кости со стражем Квирайта — судя по словам Йохана — но сейчас ставки стали выше, так как Дракон был убит и Атхас изменился.

И потому что ставки достигли максимума, Йохан уверен, что он должен сказать все, что у него на уме. Он: десять лет в приюте для темпларов, десять лет жизни темпларом. Он сам не доверяет своему собственному мнению. Почему кто-нибудь другой?

Его кишки подали голос: прошлой ночью он хорошо выпил, и с тех пор ничего не съел.

— А если я смогу убедить их, — сказал он, говоря скорее себе самому, а не Йохану, — если они послушают меня, и я окажусь неправ… Они будут полные идиоты, если послушаются городского червяка, вроде меня.

— А что будет с тобой, если судьба докажет, что ты был прав и ты умрешь, зная, что мог сохранить Квирайт, не дать ему умереть, сохранить Урик в живых, если он волнует тебя больше, чем Квирайт. Что случится, то и случится, Павек, правда? Ты опять играешь в игру, и на этот раз ставка — твоя жизнь. А может быть ты все-таки достаточно храбр, и можешь заставить Бабушку и остальных поверить тебе?

Когда дело пошло таким образом, когда разъяренный дварф смотрит и говорит в таком тоне, выбора действительно нет. Мужчина должен не колеблясь пересечь порог, или этот мужчина совсем не мужчина. Но он совершенно не собирается отступать. Павек выставил вперед челюсть и вошел в дом.

Телами сидела на своей кровати, слева от нее была чашка с чаем, справа сидела Акашия. Остальные друиды — человек восемь, не включая Руари — стояли вдоль стены или сидели на полу, среди них была и дюжина фермеров.

Все лица повернулись к нему, улыбаясь, приветствуя его, кое-кто называл его по имени и кланялся, как если бы он не заставил их ждать неизвестно сколько времени… и как если бы они не слышали впечатляюший конец его дискуссии с Йоханом. Сама Акашия предложила ему чай. Если бы это сделал кто-нибудь другой, он безусловно взял бы, но он не мог встретиться с ней глазами или доверить своим дрожащим рукам взять у нее чашку, не расплескав чай.

Тень упала на пол перед ним из дверного прохода за его плечами: Йохан стоял сзади, рука легла на его ребра и мягко подтолкнула вперед. Он подумал — понадеялся — что это был сигнал двинуться вперед, и занять незаметное место в самом углу. Но эти надежды умерли. Он сделал один шаг, и его рубашка окостенела, как будто ее схватила челюсть иникса.

— Павек готов говорить, — объявил Йохан. — Не правда ли, Павек?

Итак, он будет говорить, вначале мягко, а там посмотрим. Лицо Телами было совершенно спокойно. По ее глазам, по-видимому смотрящим в другое время и место, нельзя было ничего прочесть. Акашия, как он заметил спустя мгновение, вообще не могла глядеть на него, как и он не мог глядеть на нее. Но все остальные глядели на него во все глаза, хотя и не так внимательно как сам Йохан.

Он рассказал им о Лаге: как он видел, как его делают, как он убивает, и потом, без всякой причины, он рассказал им о Звайне.

— Он потерял своего отца от этого яда, — не имеет значения, что мальчик сказал, что этот безумец не был его отцом, — и мать. Сейчас он сирота на улицах Урика. Один из простых граждан Урика, один из тех, которым, как вы говорите, вы хотите помочь. Что хорошего зарнека дала ему? Он не в состоянии позволить себе купить Дыхание Рала; да и эта штука никогда не сможет заполнить пустоту его жизни. Она не защитит его от охотников за рабами и сексуальных маньяков, которые на улицах Урика охотятся на сирот, вроде него. Вообразите себе его, потом спросите себя, насколько ему важна ваша драгоценная зарнека, потому что он не собирается пользоваться Дыханием Рала, зато ему придется жить среди хаоса и разрушения, которые Лаг внес в наш мир…

Слова перестали вытекать из него также внезапно, как и начали. Его голос, который поднялся почти до рева, внезапно исчез. Язык, без признаков жизни, улегся на дно рта. В домике внезапно воцарилась мертвая тишина. Все глаза смотрели на него, даже глаза Акашии. Все рты были молчаливо разинуты, даже рот Телами.