Утро вызрело, выползло в город.

Смог серел, завернув в саван явь.

Свет зари, пробиваясь сквозь морок,

прогонял за восход стужу – навь.

Грязно-розовый снег, выпав ночью,

разлагался, подтаяв к утру.

И его рыхло-рваные клочья

с крыш сочились.

Из погнутых труб

на асфальт мутной струйкой стекали…

В мгле рассветной, как тени, брели

люди к трубам.

Под них подставляли плошки. И осторожно несли

по домам драгоценную влагу.

Собирали на улицах снег,

кто – в ведро, кто – в пакет, кто – во флягу,

молча двигаясь, словно во сне.

Вой сирен вдруг взорвал мягкость утра.

Проявились сквозь мертвый туман

силуэты машин.

Длинно, гулко полетел грозный крик:

– По до-о-омам!

Веер тонких лучей разлетелся

от передней машины, слепя.

Жгучий свет синевой разгорелся,

доставал убегавших, разя.

Не успевшие вовремя скрыться,

погибали, в лучах замерев.

И мгновенно чернели их лица,

осыпались тела, обгорев.

Веер смерти потух.

Но сияли на машинах по три завитка.

Три шестерки друг друга цепляли,

золотой вензель – цифры конца.

Тишина убаюкала утро.

Но понесся вой грозный сирен,

и машины помчались по трупам.

Покраснела рассвета сирень.

Город замер в безмолвной печали…

Птицы, стаей нежданных гостей,

прилетели к останкам

и рвали обожженное мясо с костей.

Набежали облезлые кошки,

псы плешивые, крысы…

Грызня началась за малейшую крошку.

Бой за пищу, шипенье, возня…

Стало резко светлеть.

Солнце встало,

тяжкой ношей неся новый день.

Смог редел. И над городом ало

поднималась нечеткая тень.

Разрасталась, горя, нависая….

Словно крылья раскинув окрест,

над домами завис, воспаряя,

в красных розах сияющий крест,

четким контуром в небо взлетая,

разрезая сереющий смог…

С улиц дна взмыла птиц черных стая,

и сквозь крест пронеслась на восток…

Солнце вспыхнуло всполохом жарким,

крест расплавился в горне огня.

Небо блеклое вмиг стало ярким,

но потухло в раскрытии дня.

Вой сирен тишину уничтожил,

подкатили машины к домам.

Мертвый город в мгновение ожил –

люди ринулись к черным бокам.

На ходу рукава загибали,

заняв место в цепочке немой,

руку левую вверх поднимали,

демонстрируя власти клеймо.

Три шестерки грязнили запястья,

вензель смерти надежду давал.

Без него нет воды, нет припасов,

а взамен душу Зверь забирал.

Люди брали бутыли с водою,

наполняли пакеты едой.

Пряча лица и глядя под ноги,

шли с бесценною ношей домой.

Вдруг тряхнуло. Земля задрожала.

Поползли сотни трещин, змеясь

по асфальту.

Из длинных провалов

вверх полезла вонючая грязь.

Люди кинулись прочь, кто-то падал,

но подняться никто не сумел.

По лежащим, как дикое стадо

пробежало, давя мягкость тел.

Безразлично упавших топтали.

Вопли ужаса, стоны, мольба…

Вой сирен, и машины пропали.

Но застряла в разломе одна.

Двое служащих вылезли в окна,

прочь помчались, бранясь и крича.

Вспышка. Темень.

И гром мощно грохнул.

Град метался, по крышам стуча.

Вены молний пронизали небо,

налетел с грозовым ливнем шквал.

Под машиною почва просела,

углубился под нею провал.

Град шел крупный и будто кровавый,

растворяясь в потоках дождя.

В свете молний вода в искрах алых

вниз летела, с небес нисходя.

Из подворотни показался силуэт

и, пригибаясь, ринулся к машине…

Забрался внутрь, нашел с едой пакет,

и вскрикнул, обнаружив две большие

с водой бутыли.

Крышку открутив,

откинув капюшон, припал к воде он.

Пил жадно, обо всем на миг забыв.

Но молния капот в огонь одела.

Он вздрогнул, быстро крышку завинтил,

и из кабины выбрался наружу.

Идти быстрей пытался. Но без сил

он еле полз, поклажею нагружен.

Вдруг сзади ухнуло, раздался мощный взрыв.

Он побежал, но почва под ногами

вниз съехала.

Бесценный груз закрыв

собой, упал, и голову руками

пытался защитить.

Но крупный град

с камнями вперемежку бил по телу.

Он замер, передышке даже рад…

И вот гроза, стихая, улетела.

Он осторожно голову поднял,

и тут же веки сжал, чуть не ослепнув.

Над ним плазмоид крупный зависал

и пламенем лучился многоцветным.

Он выжидал, когда остынет жар.

И ощутив, как воздух холодеет,

открыл глаза.

Вдали светился шар,

плывя легко и становясь бледнее.

Омытый мир был светел, тих и пуст.

И проявился крест в небесном храме…

Он встал с трудом, взвалил на плечи груз

и двинулся, шатаясь, меж домами…

Он замер у двери в изнеможеньи,

упершись лбом в холодный дерматин.

Гасила боль малейшее движенье.

Перед глазами множество картин

одна другую заменяли быстро.

Он видел город в дымке голубой,

весь в зелени садов, прекрасный, чистый…

Но Тьма вползала, начинался бой.

И в небо крест взлетал щитом парящим

и закрывал собою мир добра.

Но Зверь бил метко в души злом палящим

и непокорных он сжигал дотла.

Мгновенно тело подчиняло разум,

плоть диктовала: жить любой ценой!

И ценностей шкала исчезла сразу.

Без веры и добра мир стал иной.

И Ад раскрыл горящие объятья

и ненасытно души пожирал.

А тех, кто ждал спасенья у распятья,

Зверь голодом и жаждой убивал…

…Он застонал от боли и бессилья,

душа живая мучилась от ран.

Но створки двери мягко, словно крылья,

раскрылись, пропуская в светлый рай.

…Пролетела голубка, исчезла в тумане.

На пороге возник силуэт.

Словно в светом очерченной тающей раме,

проступил, проявляясь, портрет.

– Жан, любимый…, – чуть слышно слова шелестели,

прогоняли отчаянья мглу.

Руки белые мягко, как крылья, взлетели,

опустились на плечи ему.

Нежно взгляд засиял, принося утешенье,

устраняя усталость и боль.

Было легким навстречу друг другу движенье,

и обняла их счастьем любовь.

– Что с тобой? Ты так бледен!

– Мария, добыл я пищу, воду!..

Жан двери закрыл. Тьма осталась снаружи.

– Ты ранен, любимый?

Взгляд Марии в тревоге застыл.

Проступило лицо светом из полумрака.

Белый мягкий овал, гладкость лба,

стрелки темных бровей, тяжесть век синеватых,

бледность губ, юных щек худоба.

Карих глаз глубина заблестела слезами.

Жан нахмурился, тихо вздохнул.

За улыбкой скрыв боль, чуть коснулся губами

лба Марии и нежно шепнул:

– Не волнуйся, родная! Гроза налетела

так внезапно, пошел красный град,

и задел кое-где неприкрытое тело,

выжег ранки химический яд.

Хватит плакать, Мария! Пройдет все, я знаю.

Посмотри лучше, что я достал!

Жан согнулся, добычу с трудом поднимая,

внес все в комнату, в кресло упал.

Вой, шипение злобное. С кресла метнулся

кот облезлый, лишайный, худой.

В стойку встал, угрожая.

И Жан улыбнулся.

– Напои Барса чистой водой!

– Напою непременно! Но необходимо

твои раны очистить, промыть.

Но как только Мария бутылку открыла,

Барс вцепился в нее, начал выть.

И Мария поспешно наполнила миску.

Жадно к чистой воде кот припал.

Из-под шкафа примчались две лысые крысы,

зашипел Барс и тут же напал.

Жан с улыбкой смотрел на звериную драку,

лежа в «кресле партера» без сил.

И когда мягко влага очистила ранку,

он блаженство покоя вкусил.

Руки ангела нежно омыли лоб, шею.

Раны жгло, леденила вода.

Жан вздохнул. Поцелуй легкий стал утешеньем…

Засияла в провале звезда.

Синим светом манила, звала за собою,

обещала свободу и рай. Жан, наполненный радостью, счастьем, любовью,