– Вы – немка?

– Нет, я – русская.

Дети слушали голос, интонацию. Прощупывали.

– Я буду вашим классным руководителем, и мне очень хочется, чтобы мы подружились.

– А не слишком ли вы молоды?

Вопрос задал развалившийся на стуле парень, темноволосый, коренастый.

Класс требовал правильного ответа.

– Чувствую себя молодой, но в паспорт заглядываю все реже.

Девочки засмеялись.

– Небось сразу после института? – снова брюнет. Говорит с ленцой, смотрит нагло и все ниже подбородка.

– С пылу с жару.

– Никого из профессиональных педагогов не было?

«Испытывает, жук эдакий».

– А давайте я заодно и с вами знакомиться буду? Как твоя фамилия?

Съехав по спинке стула еще ниже, брюнет сказал:

– Пушкин.

– Ух ты, прямо как у Александра Сергеевича.

– Да он шутит, – сказала девочка с первой парты, – Тухватуллин он, Айдар.

«Не сомневалась».

– Варежку закрой, – шикнул девочке брюнет.

– Тухватуллин Айдар. – Марина пошла по проходу. Дети поворачивали головы. – Я мечтала поскорее тебя увидеть.

– Меня? – насупился паренек. – С чего бы?

– Я слышала только хорошее о твоих родителях, что они интеллигентные и благородные. Интересно увидеть, какого сына они воспитали.

Тухватуллин подобрался нехотя, выпрямился.

Ага, подействовало!

Марина мимоходом провела рукой по его плечу.

– Айдара я уже знаю и многих из вас тоже, пусть пока не по именам. Учителя говорили, что вы не только хорошо учитесь, но и хорошо веселитесь.

Девочка в первом ряду поняла руку.

– Да?

– А вы замужем?

– Давайте вы будете представляться перед вопросами, чтобы я запоминала, хорошо?

– Настя Кострова.

– Очень приятно, Настенька. Я не замужем.

– А жених у вас есть?

– Увы, нету. Я привереда.

В воздух взмыл лес рук.

– Прошу.

– Яна Конькова. У вас есть домашние животные?

– Пока нет, я только обустраиваюсь. У моих родителей живет кот, египетский мау, Осирис. Знаете такую породу?

– Ага, лысая.

– Не лысая, – поправила Настя, – с короткой шерстью, да?

– Точно. Короткошерстная, пятнистая. У тебя, Яна, есть животные?

– Морская свинка.

Марина спросила совета, кого ей завести, свинку или хомячка. Дети консультировали, спорили. Она акклиматизировалась.

– А какую вы музыку слушаете?

– Ой, я меломан. От джаза и рока до Элджея.

– А Чемерис рэп читает!

– Круто!

– Я вас нашел в ВК! – Мальчик при бабочке помахал смартфоном. – Добавите в друзья?

– Еще бы!

Класс шумел, бомбардируя вопросами.

– Вы с нами не справитесь.

Марина повернулась к Тухватуллину.

– Почему ты так думаешь, Айдар?

– Я знаю. Сломаетесь. Свихнетесь, как Ахметова.

– Интересно… – Марина слушала с мягкой улыбкой.

– Айдар, – начала Настя.

– Помолчи, – колючие глаза уцепились за Марину, – вам что сказали? Что Ахметова на пенсию ушла?

– Да. – Улыбка дрогнула.

– Ахметова, – отчеканил Тухватуллин, – покончила с собой. Перерезала горло прямо за вашим столом.

Повисла пауза. В тишине громко тикали часы. За окном пролетел воздушный шарик. На галерке сдавленно засмеялись. В колких глазах Тухватуллина заплясали чертики.

– А ты – замечательный актер, – похвалила Марина. – Можешь поступить в театральный. Или писать ужастики, как Стивен Кинг.

– Чтобы писать, – вставила Яна Конькова, – надо хоть одну книжку прочесть.

– И именно поэтому я здесь, – сказала Марина.

– Горшинскому Толкиену – гип-гип-ура!

Руд бросил на траву рюкзак и уселся сверху.

– Питер Джексон не звонил по поводу экранизации?

– Звонил. Я трубку не взял.

– Титан!

Они расположились возле стадиона, за футбольными воротами. Здесь заканчивалась территория школы и начинались заросли бурьяна, ползучего пырея и хвоща. Склон, сбегая вниз, упирался в разрисованные гаражи. Зелень потускнела, выгорела на жаре.

Мяч взлетал в сентябрьское небо. Футболисты собранны и серьезны, словно участвуют в важнейшем чемпионате. Если мяч покидал пределы поля, капитаны команд свистели малышне, и та пасовала мячик обратно.

Небо было чистым, голубым, лишь над школой висело одинокое облако в форме опрокинутого лица. Великанского лица с глазами-впадинами.

Сегодня Пашиной маме исполнялось сорок четыре. Почему-то в день маминого рождения Паша особенно сильно ненавидел отца. За то, что мама одна – пускай с подружками, с коллегами, – но все равно одна.

О разводе Паше объявили на гадком-гадком семейном совете два с половиной года назад. Сценка из фильма, насквозь фальшивого. Родители сидят напротив, отрепетированно улыбаются, лгут, что для сына не изменится ничего. «Мы так же уважаем друг друга и так же сильно любим тебя».

– А я вас – нет! – вспылил тогда двенадцатилетний Паша и выскочил из дома. В летней кухне ударил кулаком по стеклу – разбил окно. Мама закричала, увидев кровь…

Пятнадцатилетний Паша стиснул кулак. Между костяшек змеился белый шрам – след от впившегося осколка.

В больнице ему казалось, что эта кровь заново склеит их семью. Что родители испугаются и сплотятся.

Чего, естественно, не случилось.

Папа, инженер-технолог, уволился с комбината, переехал в соседний город к любовнице, которая через год стала его официальной женой. Мама плакала по ночам.

Изменилось все.

Папа приезжал раз в месяц – дарил дорогие подарки. На первых порах Паша ломал купленных им трансформеров, бросал в костер пиратские корабли. Повзрослев, перестал. Вон и мама давно прекратила плакать. Паша опять общался с отцом, перекрикивался через разделившую их пропасть.

Но не простил. Не сумел простить.

И в день рождения матери старые шрамы свербели.

«Как зовут твоего отца, мбоке Пардус?»

«„Я не помню его имени“, – небрежно проговорил чужак».

– Чего нюни распустил? – Руд толкнул локтем.

– Да ничего. Задумался.

– Ты – писатель, тебе можно.

По опоясывающей стадион дорожке просеменила девушка в розовом спортивном костюме.

– Шесть из десяти, – оценил Руд.

– Фига ты харчами перебираешь.

– Как тебе, кстати, новенькая?

– Крамер? – Паша вспомнил темноволосую учительницу литературы. Ее располагающую открытую улыбку. – Красивая, – сказал он. – Красивые щиколотки.

– Щиколотки? – ухмыльнулся Руд. – Вот чем вы, интеллигенция, отличаетесь от нас, пролетариев. Мы бы сказали: красивый зад. Красивые ноги. А вы, – он вытянул губы трубочкой, – «щиколотки»!

– Нормальное слово – щиколотки. И материал подает интересно, а не как Ахметова.

– И ваш вердикт?

– Десять из десяти.

– Десять? – ахнул Руд. – Не перегибай палку. Максимум семь.

– Твой уровень, – сказал Паша, – Бобриха.

Семидесятилетняя Бобриха – Мария Львовна Боброва – вела в школе физику.

Руд расхохотался.

– Не, ну Бобриха – вне конкуренции.

На поле засвистели, вратарь поймал мяч. Паша жонглировал камушком. Руд жевал травинку.

– Я Курлыка видел, – сказал Руд.

– Как он?

– Скала скалой. Хвост пистолетом.

– Ага, – улыбнулся Паша, – пальцы – веером.

– А ты знаешь, откуда это пошло: пальцы веером? – Руд выставил вилкой указательный палец и мизинец. – Откуда пошла распальцовка у бандитов?

– От металлистов? – предположил Паша.

– Мимо. Это еще с Союза тема. Бандиты участвовали в поножовщине. Чаще всего пером в живот бьют, так? А человек раненый за лезвие хватается. И режет сухожилие. Калечит руку. Средний и безымянный пальцы прижимаются к ладони.

Паша посмотрел на свой кулак, на зигзагообразный шрам.

– Так что распальцовка – вынужденная – была признаком храбрости и боевитости. А потом – так, понтом.

– Прикольно. – Паша почесал запястье.