– Отца я не знал. А мать умерла от метамфетамина. Как раз, когда я был в Ираке.

– Боже, – только и мог вымолвить я.

– В Хангри Хорс почти все сидят на мете. Кроме детей и стариков, разве что.

– Это ужасно, Дэйв. Просто ужасно. А что же церковь? У вас есть церковь?

– Да никто туда не ходит. Приезжал какой-то пастор. Спасать заблудшие души… Да кому это всё надо? В городе нет работы. Скука и нищета. Люди живут в трейлерах. Как крысы. Пойти некуда. Заняться нечем. Бесконечные зимы. Ненавижу зиму… Из достопримечательностей только национальный парк рядом, в нескольких милях. Туристы проезжают мимо. Иногда останавливаются, чтобы купить черники.

– Это… очень печально.

– Ещё как печально, Фрэнсис. Это медленная смерть. Люди в Хангри Хорс так и умирают – медленно и печально. Кому-то удаётся выбраться. Парни, не окончив школу, уходят в Ирак или в Афганистан. А те, кто сидит на мете – уже конченые люди. Ходячие мертвецы… Порой я думаю, как хорошо, что я не видел, как умерла моя мать. Она была похожа на призрак ещё когда я не уехал оттуда, а потом… Чёртова сраная жизнь, Фрэнсис… Какой в ней смысл?

– Во всём есть смысл, Дэйв, поверь мне. Во всём рука Бога и его провидение. Просто мы не всегда можем прочитать знаки и не всегда верим… Мы не вверяем себя в руки Господа. Мы отрекаемся от него. Мы ведём себя, как непослушные дети, а потом удивляемся, отчего всё так происходит.

– Смешной ты человек, Фрэнсис, – горько усмехнулся Дэйв. – Ты, правда, считаешь, что это Бог всем заправляет?

Я решил остановиться и сделать передышку. Я должен был поговорить с Дэйвом. Я свернул на обочину и заглушил мотор. Дэйв не возмутился, не стал спрашивать, зачем я это делаю. Он повернулся ко мне лицом, как будто готовый слушать. Он пристально смотрел на меня своими жёлто-карими глазами и ждал, что я ему скажу. А я никогда в жизни ещё не чувствовал себя таким беспомощным. Я понимал, что Дэйв знает жизнь не понаслышке. Дэйв знал жизнь лучше, чем я. Как я мог его утешить? Мальчишку, который пережил больше иного взрослого мужчины.

– Послушай, – неуверенно начал я. – Я понимаю, что ты очень расстроен, и ты утратил веру. Ты ищешь выход, и не можешь его найти. Но выход есть всегда. Даже, когда основной выход заблокирован, есть запасной. Я не хочу сейчас цитировать Библию, потому что для тебя ещё не время, но я хочу, чтобы ты знал, что у тебя всё получится, Дэйв. Ты справишься. Просто поверь мне, ладно? Наверное, это не случайно, что мы сегодня встретились. Я знаю, что в жизни ничего не происходит просто так. Всегда есть причина и следствие. Понимаешь?

Дэйв лишь кивнул головой.

Я упёрся локтями в руль, положил на них голову и помолчал некоторое время.

– Ладно. У меня предложение, – наконец сказал я. – Нам надо сейчас подкрепиться, а потом найти мотель и переночевать там. Скоро начнёт темнеть, а нам ещё ехать и ехать. У меня уже устали глаза и руки.

– Боюсь, мне не хватит на мотель, – возразил Дэйв.

– Всё нормально. Я заплачу. Не переживай. Это сущая ерунда. Правда, – отмахнулся я. – Сейчас отдохнём, а завтра с утра опять рванём. И приедем в Натчиточес ещё до полудня.

2. Шеридан

Мы решили бросить якорь в Шеридане. Припарковались около мотеля, заплатили за номер, а потом отправились в кафе, которое располагалось рядом – в небольшом одноэтажном домике. Внутри, помимо нашего, были заняты ещё три столика. Мы с Дейвом заказали по гамбургеру с картошкой и по чашке чая. Дэйв заметно повеселел, когда нам, наконец, принесли еду. Он был голоден, впрочем, и не скрывал этого. Дэйв принялся за свой гамбургер и начал нахваливать:

– Вот это я понимаю! Чёрт, человек не мог придумать ничего лучше бургера! Правда, Фрэнсис? Мне так осточертели хлопья, что я жевал последние два дня. Огурчики какие вкусные!

– Ты ешь, ешь, – поддакивал я. – Ещё закажем.

– Можно я возьму мороженого?

– Конечно.

Дэйв всё больше напоминал мне ребёнка. Своей непосредственностью и своим желанием мне понравиться. Он зачерпнул большую ложку мороженого и протянул руку через стол, чтобы угостить меня. Я смутился.

– Ну же, Фрэнсис! Оно вкусное. Или капелланам запрещено есть мороженое?

Я неловко улыбнулся.

– Я не должен вести себя так запанибратски, да? Дьявол, Фрэнсис, извини. Я всё время забываю, что ты священник. А ты точно священник? – рассмеялся Дэйв. – Просто мне кажется, что мы знакомы сто лет, понимаешь, о чём я? У меня так было с Тони. С Тони Роучем. Я обожал его. Серьёзно. Я был в него влюблён. Как в человека. И даже, как в мужчину. Не в том смысле, что я хотел, чтобы мы трахнулись. О, чёрт, Фрэнсис, я опять забываюсь! – стукнул он себя по лбу.

– Ничего. Я ведь не святой. Всего лишь священник. Я такой же, как и ты, как и они, – я кивнул в сторону других посетителей. – У меня такие же желания и у меня такие же грехи, Дэйв…

– Ну, насчёт грехов – это вряд ли, – покачал головой Дэйв. – Ты точно не сможешь убить человека, или там… заняться проституцией, или наркотиками.

– А ты? – неожиданно спросил я.

– А чем, ты думаешь, я занимался в Ираке? Я убивал людей, Фрэнсис.

– Я знаю, – стушевался я. – Тебе пришлось… Я про остальное.

– Да, иногда были наркотики и всякие стимуляторы. На войне без этого тяжело. Но когда я вернулся из Ирака, я бросил. Да, иногда я занимаюсь сексом за деньги. До сих пор. Бывает. Но я не вижу в этом ничего такого. Правда. Пока я молод и пока у меня есть тело, которое кому-то нужно, и которое кому-то может доставить удовольствие. Ведь люди платят не за секс, знаешь? Они платят за то, чтобы не оставаться в одиночестве. Не обязательно деньгами. Это может быть хорошее отношение или какая-то помощь. И я им благодарен за это. Я умею быть благодарным. Я знаю, что многим нравлюсь. Моё тело это та наличность, которой я располагаю… Что? Ты осуждаешь меня? – спросил Дэйв, глядя мне в глаза.

– Нет… Я… Просто… Не знаю, что сказать, – растерялся я.

– Но с Тони у нас не было ничего такого. Тони был вообще потрясающим парнем. На войне же тяжеловато с девчонками, сам понимаешь. А когда рядом человек, который тебе нравится, ты хочешь сделать что-то, что в твоих силах, чтобы ему было хорошо. И если бы Тони только намекнул… Но он оставался верен своей жене. Ему это было важно. Очень скучал по ней. Много рассказывал про Селию. Два раза в неделю писал письма… А потом он так нелепо погиб, – Дэйв сделал паузу и помолчал немного. – Кровищи было. Я пытался зажать руками рану, но это было бесполезно. Кровь хлестала и хлестала, а Тони только шевелил губами и больше ничего. Я так и не понял, что он хотел мне сказать.

– Ох, Дэйв, – выдохнул я.

– Ты чувствуешь себя таким жалким, когда не можешь ничего сделать. Это самое дерьмовое чувство из всех, какие могут быть… Ведь Тони спас меня во время штурма Фаллуджи. Меня ранило в ногу и в спину, и я лежал посреди улицы, под обстрелом. Я бы так и остался там, если бы не Тони. Он под пулями дотащил меня до укрытия, хотя сам тоже был ранен… А я с тех пор, как он погиб, так ни разу и не был на его могиле. Уже три года прошло.

– Я представляю, как это тяжело…

– Вряд ли, Фрэнсис. Это остаётся с тобой на всю жизнь. Ты можешь начать забывать лица, которые были там, на войне, но ты всегда помнишь, что ты чувствовал в тот момент, когда стрелял в кого-то или когда кто-то умирал у тебя на глазах.

– Я помню всех, кто умер у нас в онкоцентре. Я помню их глаза и их последнее причастие, – попытался возразить я.

– Я знаю, знаю. Но это другое, понимаешь? Когда кто-то погибает не своей смертью. И ещё, когда ты привыкаешь к смерти. Потому что она везде, в каждом жесте и взгляде. В воздухе, в запахе гари. Даже в солнечных бликах. И однажды тебе становится всё равно. Потому что ты устал, и кроме усталости не можешь чувствовать ничего другого. Никакой жалости, никакого сочувствия, никаких слёз. Понимаешь?

Я кивнул.