1. Из Сент-Луиса в Натчиточес

От Сент-Луиса до Натчиточес мне нужно было преодолеть порядка шестисот пятидесяти миль, а это не меньше одиннадцати часов пути. Я выехал с рассветом и, как и в прошлый раз, наивно полагал, что доберусь до места в тот же день, всего лишь сделав пару остановок, чтобы отдохнуть и подкрепиться в придорожных забегаловках. Однажды мне удалось добраться до Рейчел, не останавливаясь на ночлег, но это было летом, и я даже смог вздремнуть с часок, припарковавшись на обочине. Зимой же, когда рано темнело, да и дорога оставляла желать лучшего, а я никогда не был рисковым парнем, – в середине пути становилось ясно, что без ночёвки не обойтись. Конечно, я мог сразу сказать себе: «Фрэнсис, не будь таким упёртым ослом! Ночь в мотеле тебе обеспечена», будь я чуть менее самонадеян, но то был мой давний грех и что я мог с ним поделать? «Гордыня – главный твой враг, Фрэнсис» – говорил мне ещё мой первый пастор, отец Лоуренс Лерой. С тех пор прошло много лет, и я сам стал пастором и получил бы приход, имей я немного больше смирения, но гордыня так и осталась моим главным врагом, и после неприятного разговора с епископом, я предпочёл отказаться от мыслей о приходе и стать капелланом в онкологическом центре. Это было тяжело – так часто видеть смерть лицом к лицу, и слышать, как некоторые пациенты, отчаявшись, проклинали Бога, но если мне удавалось разговорить их, если удавалось достучаться до тех, кто утратил веру, и они соглашались молиться вместе со мной – в такие моменты я чувствовал, что что-то сделал правильно в этой жизни, и я становился по-настоящему, безгранично счастлив.

Первого попутчика я взял недалеко от Блумсдейла. Моей спутницей оказалась милая девушка Эппл с копной разноцветных дредов на голове. Она развлекала меня стихами и песнями собственного сочинения, она говорила почти не умолкая, в ней было столько энергии, что она бы могла вполне заменить собой небольшой электрогенератор, если бы вдруг возникла такая необходимость. Эппл курила травку, и даже предлагала мне затянуться, когда мы остановились передохнуть, но я благоразумно отказался. С Эппл мы расстались при подъезде к Мемфису. Она поцеловала меня на прощанье и подарила тоненький кожаный браслет. Я тронулся с места, а она всё продолжала посылать мне воздушные поцелуи – я видел, как она подносила пальцы к губам, пока её фигура не стала совсем маленькой, и я уже не мог различить детали.

Я остался один и сразу почувствовал, как устал. Я понял, что без ночёвки не обойдусь, но пообещал себе проехать ещё одну-две сотни миль. Я всегда с удовольствием брал попутчиков. Они помогали мне скоротать время в пути, а я помогал им добраться, куда было нужно. Второго попутчика я подобрал недалеко от Форрест Сити. Он запрыгнул на переднее сиденье и ловко закинул рюкзак назад. Я сразу понял, что парень – автостопщик со стажем.

– Я Дэйв, – протянул он руку.

– Фрэнсис, – представился я. – Я еду в Натчиточес.

– Отлично! – хлопнул в ладоши Дэйв. – Мне как раз в ту сторону. Мне нужно в Мансфилд.

– Это совсем недалеко.

– Да… Я еду навестить друга. Ну… На его могилу. Сержант Роуч. Мы вместе воевали в Ираке.

– Ты служил в Ираке? – переспросил я.

– Да. Две тысячи четвёртый, две тысячи шестой.

Два года назад.

– Ясно, – отозвался я.

Дэйву на вид было не больше двадцати двух – двадцати трёх: коротко стриженые рыжие волосы, камуфляжные штаны – я мог бы и догадаться, что он служил. На носу и на щеках у Дэйва были веснушки, а кожа была гладкой, идеально-ровного, чуть розоватого оттенка. Такая кожа бывает у младенцев – не испорченная солнцем и временем, символ чистоты и невинности. Мне доводилось крестить разных младенцев: среди них были пухлые, с перетяжками на ручках и ножках, были желтушные, были худые и сморщенные, похожие на маленьких стариков, а были новорожденные, которых можно было назвать воплощением младенчества, воплощением новой жизни, как таковой – с большими внимательными глазами и здоровой сияющей розоватой кожей. Когда я брал их на руки, то чувствовал себя так, будто держал самого младенца Иисуса.

– Роуч погиб в ноябре две тысячи пятого, – продолжал Дэйв. – Бомба попала в наш Хаммер. Осколок разорвал ему артерию на шее. Он истёк кровью… А я, как видишь, живее всех живых.

– Мне очень жаль…

– Да, брось. Всё нормально. Ты же его не знал… А у тебя что в Натчиточес? Дела?

– Можно и так сказать. Две недели назад моя сестра стала мамой, и я еду крестить малышку.

– Это здорово! Поздравляю!

– Спасибо! – улыбнулся я.

– То есть… Стоп… Подожди, ты хочешь сказать, что будешь сам её крестить? Ты, что, священник?

– Да.

– Вау! То есть… Я имею в виду, это круто! Послушай, а где же твой, как он у вас там называется… воротничок?

– Я не ношу его постоянно. В обычной жизни я выгляжу как обычный человек.

– А разве священникам не нужно носить, ну, специальную там форму одежды?

– Теперь это уже не так строго регламентируется.

– Круто, да. Правда, круто. Никогда не доводилось кататься со священниками. А ты откуда едешь?

– Из Сент-Луиса.

– Я был в Сент-Луисе. Мне понравилось. У вас там красивые соборы.

– Видел собор Святого Людовика?

– Который? Ну, как он выглядит?

– С большим зелёным куполом. И сам весь такой большой. Серого цвета.

– А! Да! Видел. Красиво. Ты в нём служишь?

– Нет! – рассмеялся я. – Куда мне? Я капеллан в местном онкоцентре.

– Хреновая работка. Когда всё время кто-то умирает.

– Да… Но это очень благодарное дело. Я рад, что занимаюсь этим.

– Кто-то лечит, пытается вытащить, а кто-то убивает, – проговорил Дэйв. – Ты не против, если я закурю?

– Не против.

Дэйв достал из кармана сигареты и закурил. Дэйв с сигаретой во рту выглядел странно, нелепо. Не знаю почему, но он, солдат, прошедший Ирак, рыжеволосый парень, с красивой кожей и полными губами, казался мне почти       ребёнком. А дети не должны курить, и дети не должны убивать. Мне хотелось выхватить сигарету у него изо рта, отобрать всё, что оставалось у него в пачке и выкинуть в окно.

– Сколько тебе лет, Дэйв? – поинтересовался я.

– Двадцать три. Через месяц будет двадцать четыре. А что?

– Ничего. Чистое любопытство.

– А тебе?

– Мне скоро тридцать.

– Ммм… Тридцатник… В прошлом году я думал, что не доживу до тридцати.

– Почему? Ты болел? Что с тобой было?

– Просто не хотелось жить. Всё надоело. Глупое существование… Знаешь, когда мотаешься туда-сюда без дела. Не можешь себе нигде места найти. Ты как проклятый. Тебе всё равно – что ты есть, что тебя нет.

– Похоже, это была депрессия.

– Наверное. Хрен знает.

– Война бесследно никогда не проходит, Дэйв. Ты обращался к специалистам? Тебя должны были направить к психологам, психиатрам. Ты должен был пройти курс реабилитации.

– Да, наверное… Я не знаю. Когда я вернулся, сказали, что со мной всё в порядке… А потом мне всё надоело, и я стал мотаться по штатам.

– Значит, у тебя нет работы? Ты бродяжничаешь?

– Ну, можно и так сказать. Подрабатываю то здесь, то там. Такой парень, как я, нигде не пропадёт.

– Откуда ты родом, Дэйв?

– Хангри Хорс. Монтана.

Монтана. Пожалуй, более унылого штата на карте не найти. Что ему было делать в Монтане? В каком-то Богом забытом городке с названием Голодная Лошадь? Был ли у Дейва шанс не попасть в Ирак? Вот, какие мысли крутились у меня в голове.

– Это крошечный городок в долине реки Флатхед, – продолжал Дэйв. – У него даже названия сначала не было. По легенде, однажды зимой, где-то сто лет назад, у одного мужика убежали две лошади – Текс и Джерри. А через месяц они вернулись, полудохлые от голода. Ну вот, с тех пор город и стал называться Голодная Лошадь.

– Твои родители живы?