- Ясно.

- Я начинаю все заново. Учитель, зачем ломать себя, я такой, как есть, и другим не стану. Но о ней я могу сказать только хорошее. И голова у нее работает лучше, чем у меня. Лишь бы она не поступила сейчас опрометчиво.

- Что ты имеешь в виду?

- Ты часто играешь? - Он посмотрел в угол, где стояла скрипка.

- Да нет, когда один, то нет настроения. Но послушай, ты можешь остаться и поиграть. Если кто придет за посылкой, разберешься. А мне надо вручить несколько извещений.

Он уже приложил скрипку к плечу. Вскидывает на меня веселые глаза, кивнув, переводит их на смычок и говорит:

- Желаю удачи!

Тихонько притворив дверь, я мчусь стрелою по коридору. Пигро просится со мной, лезет под ноги, входной дверью я прихлопываю ему лапу, он скулит. Прости, Пигро! Но ты должен меня понять.

Я выбежал за калитку, припустил по дороге. То-то подивится народ: причетник несется вприпрыжку, как очумелый.

Из-за поворота показывается автомобиль. Тормозит. Ничего не поделаешь, я вынужден остановиться.

- Черт возьми, куда это ты так торопишься, Нимрод?* - кричит мне Фредерик с Мыса.

* Нимрод - в ветхозаветной мифологии богатырь и охотник, сын Хуша и внук Хама. В Книге Бытия приводится поговорка: "Сильный зверолов, как Нимрод, пред Господом" (10, 9).

- Телефонограмма! - говорю я отдуваясь.

В машине сидит Кай. Он уезжает в санаторий. Его хорошенько закутали. Приспособили сиденье, чтобы он мог прилечь. Я вижу все это необыкновенно отчетливо, пусть мои мысли и далеко. Рядом с Каем сидит в убогом наряде Хансигне. Она улыбается, обнажая испорченные зубы, хотя на самом деле ей хочется плакать. Кай тоже улыбается. Я вижу по его глазам, он от меня чего-то ждет. Да, мой мальчик, я обязан был проводить тебя, обязан.

- Всего доброго, Кай! Я непременно пришлю тебе книжки. Про древность, верно? И помни, я жду тебя, нам предстоит исследовать Песчаный остров. До свиданья!

Они трогаются. А я бегу дальше, унося с собой разочарованный мальчишечий взгляд. Древность! Ерунда на постном масле! Исследовать Песчаный остров! Чушь собачья! Мой мальчик, если бы ты знал, у меня сейчас на карту поставлено все!

Я толкаю дверь в лавку. У Хёстов, похоже, переполох. Я натыкаюсь с разбегу на растерянную фру Хёст.

- Как же это, как же это! - кудахчет она, распушив все свои перья, и бросается меня обнимать. - Слава Богу, причетник, слава Богу!

Она так задушевно это выпалила, бесстыжая баба! Да она просто клад, хоть и малахольная! Я прижимаю ее к себе так крепко, что у нее занимается дух. Мною вдруг овладевает радостное смятение, я целую ее. И спрашиваю:

- Где она?

Я подымаюсь по лестнице на второй этаж. Я сдерживаю себя и ступаю медленно, и при этом я невесом, я парю - меня окрыляет безудержное ликование.

Дверь стоит нараспашку. Я знаю, это дверь в ее комнату, хотя и ни разу там не был. В комнате немыслимый беспорядок, но я скорее угадываю это, чем вижу. Я вижу только Аннемари. Она сидит перед зеркалом и причесывается. Густые темные волосы. Бархат черных глаз. Рот алый, как шиповник.

Она увидела меня в зеркале. Мы встречаемся глазами. И глядим друг на друга. Долго-долго.

Я киваю ей. Мне отчего-то смешно. Прислонясь к косяку, я снова киваю. И улыбаюсь. Аннемари улыбается в ответ. Сперва испуганно, потом - широко и радостно.

На комоде возле двери - пачка сигарет. Я редко курю сигареты, но сейчас беру и закуриваю. Кавардак в комнате невероятный, на полу - два раззявленных, битком набитых чемодана. Все правильно.

Меня чуть-чуть удивляет, что я все еще продолжаю пребывать в состоянии пьянящей невесомости, хотя мне все уже ясно. Мы вновь встречаемся глазами. Да, теперь я вижу. Это не та Аннемари, какой она была вчера или позавчера. Сегодня она - воплощенное событие. Во взгляде ее спокойствие свершения и холодноватая ласка. В ней произошла внезапная перемена. Произошла нынешней ночью.

- Бедный Йоханнес! - говорит она.

- Бедный Пигро! - говорю я. - Он так рвался пойти со мной, что ему прищемило лапу.

- Как мне его жалко, - произносит она. Смотри-ка, на глазах у нее выступили слезы. Ей жаль Пигро или кого-то еще? Не важно, просто ее сейчас переполняют чувства. Слезы - легкие, летучие, как эфир. Сытого растрогала собачья лапа, горемыка, притулившийся у дверей.

"Бедный!" - растроганно говорит она, а растрогать Аннемари непросто. Она тает. О да, почему бы и не увезти с собой умилительный, если не душераздирающий образ друга, незадачливого друга, который стоит у дверного косяка и рыдает. О да, ведь могут наступить и будни, когда воспоминанье это будет сладостно. Но ты не увидишь меня рыдающим, моя девочка. "Бедный!" говоришь ты. По отношению к иным людям употреблять это слово непозволительно. Я вел честную игру, не отступая от правил. И пусть я проиграл - мое поражение мне дорого. Дороже многих любовных приключений, уж поверь.

"Бедный!" Тебе не следовало бы так говорить, моя девочка. До этой минуты между тобой и мною стоял тот, кому я не мог нанести рану, - Олуф. Сейчас ты чувствуешь себя рожденной заново, уверенной в себе, поэтому ты говоришь мне: "Бедный!" Но ведь и я мог затеять с тобой игру, Аннемари. Разве не была ты трепещущим подранком в руках охотника? Ты поощряла другого, желая поощрить меня. Что ж, по-твоему, чтобы доказать, как я ценю тебя, мне следовало оставить в дураках доверчивого Олуфа? Этой ночью ты угодила в собственные сети. Ты полагаешь, ночь, проведенная с любовником, тебя преобразила? Не уверен. Вот уж по отношению к кому у меня никаких обязательств.

- Не взыщи, Аннемари, но вчерашнюю историю я выдумал.

Она глядит на меня в зеркало, улыбка ее медленно гаснет.

- Я обязан рассказывать нравоучительные истории, на таких условиях меня сюда брали, - продолжаю я. - Я, кажется, рассказывал тебе про некую Бирте? Да, она была когда-то моей возлюбленной, пока ее не отбил друг. Потом я снова их встретил. Я сказал, что добродетельно самоустранился, дабы между нею и мною ничего не произошло. Красное словцо не ложь.

- А как же ты тогда поступил?

- Тебе не стоило упрекать меня за то, что я не воспользовался правом на любовь, или как вы это называете. Я воспользовался - в полном объеме. Он отнял ее у меня. Отлично! Я появился и отомстил.