– Тебе пора, – буркнул виконт и широким шагом вышел из комнаты. Исабель ничего не оставалось, как последовать за ним.

У верхней ступени кухонного Винсент внезапно остановился, загородив дверной проем. Исабель встала на цыпочки, глянула через плечо виконта и увидела трех котят, деловито пьющих молоко из миски у нижней ступени.

Дымчато-серая настороженная кошка сидела рядом.

– Пусть попьют. Они не любят людей и убегут, если подойти, – сказал виконт сухо.

– Любите животных… господин? – осведомилась Исабель. Переход от непонятной и беспричинной злости к голодным котятам был слишком стремителен.

– Ни да, ни нет, – пожал плечами Винсент.

– Тогда откуда такая забота?

Виконт повернул голову и смерил Исабель внимательным взглядом.

– Я сильнее. Они слабее. Они пришли туда, где у меня есть сила и возможности. Я могу дать им тот минимум, который позволит им жить.

Выход ты найдешь сама, – ткнул Винсент пальцем в сторону, за деревья.

За их спинами раздалось сердитое покашливание Ханны.

Исабель склонила голову.

Не попрощавшись, виконт развернулся и ушел обратно, вглубь дома. Ханна, замешивавшая тесто, кинула на девушку извиняющийся взгляд и развела испачканными в муке руками.

– Это еще не самое его плохое настроение, – сказала она шепотом.

– Что я могу ответить отцу? – крикнула Исабель в пустоту.

Ответа, разумеется, не последовало.

Девушка вздохнула. Оглядевшись, она достала из кармана завернутые в кусок ткани остатки вчерашнего ужина и разложила под кустом.

Ханна предупредила ее, что обитающие в поместье кошки очень уважают куриные хрящи и лапки, а Исабель очень уважала кошек. И больших собак с умными глазами.

Десять лет назад я бы сломал скрипку о голову девчонки, а потом выкинул бы ее вон, спустив со ступенек. Не потому, что ярость застилает мне глаза и я перестаю контролировать себя, как красочно расписывал Поль Ленно, думая, что я не слышу. А потому, что это был бы самый быстрый способ избавиться от раздражителя, не вдаваясь в объяснения.

Ну, по крайней мере, мне так кажется.

Я не люблю, когда что-то заставляет меня грустить.

Не важно, что Исабель никак не могла знать о том, что колыбельная приходит вместе с каждым ночным кошмаром. Важно то, что она огорчила меня, а в моей жизни и так хватает огорчений.

Честно говоря, я думаю, что она испугается, или попытается узнать, в чем дело, или заплачет, в общем, проявит хоть немного эмоций.

Но она послушно отдает скрипку, и я не замечаю в ее глазах ничего, кроме отстраненности. Как будто все, что происходит, не имеет к ней прямого отношения, и она всего лишь наблюдатель. Обрушившаяся стена, дерево, облака – вот что интересует Исабель куда как больше меня. И розарий, на вопрос о котором я даже не отвечаю. Честно говоря, мой розарий мне тоже интереснее куда как больше, чем эта девчонка. Пусть даже от него остались лишь Висконти, да несколько других кустов. В ней нет огня, в ней нет нежности, в ней нет вызова. Она похожа на мой пруд. Я знаю, что над ним летают птицы, что в нем размножаются лягушки и раньше жила какая-то рыба. Но каждый раз, как я прихожу посмотреть на него, поверхность идеально ровная. Ни круга, ни всплеска. Возможно, эмоции Исабель как рыба – где-то на дне. А может быть, она просто не в себе.

У порога я замечаю кошку с ее семейством. Я уже привык, что к моему поместью приходят все, кому не лень. Коты каждую весну метят по периметру стены, вороны вьют гнезда, жабы отдыхают в тени, кошки приволакивают котят к крыльцу, точно зная, что я опять буду выносить им остатки обеда. Я не против. Я помню, что такое абсолютная, всепоглощающая беспомощность и мне нравится, что все эти существа могут ходить по моей территории ничего не боясь.

Я не беру их на руки, не глажу, не умиляюсь. Когда шесть лет назад, зимой, ко мне притащился обмороженный кот, я пустил его к огню, и он всегда мог рассчитывать на рыбий плавник от моего ужина.

Я сделал это не из жалости. Не от одиночества.

Я сделал это потому, что я мог это сделать. Вот и все.

Не знаю, почему я стал пояснять это Исабель. Но мне вдруг захотелось объяснить. Разбить возможную иллюзию, что я храню в своем сердце нежность и сентиментальность, что в нем горит огонь, ну и прочую чушь, которую мне вменяли мои… партнерши.

Хотя, мне кажется, я мог бы не стараться.

Отчего-то мне становится душно, и я тороплюсь уйти. Воспоминания накатывают волна за волной, и я начинаю шататься под их тяжестью. Мне уже не до Исабель. Она что-то кричит вслед, но я уже не слушаю. Боги с ним, с Мелехом. Придет, когда придет.

– Ну что ж… По крайней мере, он не сказал, чтобы я больше не приходил, – Мелех тяжело закашлялся. Исабель кинула обеспокоенный взгляд на женщину, деловито ощупывающую горло отца. Киана была местной знахаркой – красивой, властной, надменной и глухой.

Ее мать, а до нее и бабка, и прабабка пользовались огромным авторитетом не только в Малой Долине, но и в Большой. Лет десять назад старший освященник, объезжающий вверенные ему храмы, заикнулся было, о том, что негоже верующим прибегать к услугам сомнительных травниц вместо храмовых лекарей, но был вынужден отступить. Во-первых, знахарки действительно помогали. Во-вторых, с почтением относились к богам и замечены в поклонении их антагонистам не были. А в-третьих, своего лекаря в Малой Долине все равно не было.

– Очень плохо, – растягивая слова, высоким голосом сказала Киана, поворачиваясь к Исабель.

Говорила она не очень четко, но понятно.

– Лежать ему надо, месяц, не меньше. Пить, что я дам. Греться на солнце, когда будет. Не делать ничего, что заставляет часто дышать.

– И он поправится? – с надеждой спросила Исабель. Киана, привычно следившая за ее губами, пожала плечами.

– Я не знаю. Я могу сказать, где ему смогут помочь, но туда можно попасть только за деньги.

– Где? – вскинулась Исабель. Киана покачала головой.

– Черная грязь. За Аской. Храмовые лекари, покой, целебные процедуры.

Киана наклонилась и приложила ухо к груди Мелеха.

Гончар хрипло вздохнул.

– Ну нет, Исабель. И так пройдет. Слышал я про эту Черную грязь, местечко разве что для городских богачей. Я и раньше болел, и сейчас поправлюсь.

– Но первый раз так серьезно, – возразила Исабель горячо. И тронула знахарку за руку, прося посмотреть на нее.

– Ты знаешь, сколько денег они берут там? – спросила она медленно. Киана хмыкнула.

– Твоему отцу надо побыть там хотя бы дней десять. Возьмут не меньше двух золотых.

Мелех сдавленно охнул.

– И думать нечего!

– Ну, почему же… – Исабель села на краешек кровати. – Я думаю, Жель не откажется довезти тебя до Аски. Он все равно периодически бывает в городе, какая ему разница, ехать в телеге одному или с попутчиком. Ты говорил, что Винсент щедро платит. Сколько всего денег у нас есть, отец?

Гончар взял руку дочери в свою и слегка сжал.

– Десять золотых. Исабель, дорогая, прости меня, – Мелех тяжело вздохнул. – Если из-за моей болезни виконт решит, что может и вовсе обходиться без меня…

– Какая глупость, в самом деле! – вскочила Исабель на ноги – Использовать человека, чтобы плакаться ему весь день, вываливать на него все, что есть в голове, а потом злиться на то, что тот заболел!

– Твой дед считал это самой важной работой, – ответил Мелех. – Видя его рядом с собой, виконт успокаивался, а его спокойствие позволяло прочим работать без опасения. И получать свое жалование. Каким бы высоким оно ни было, никто не остался бы в поместье, если бы виконт стал неуправляем. Не уверен, что Винсенту так уж нужно видеть меня рядом с собой. Это просто привычка. Знать, что все накопившееся в душе можно поведать мне, выплеснуть на меня все эмоции и затем, очистившись, суметь встретить новый день. Ну и, потом, все-таки, родня виконта тоже жива…