– И ты никогда не думал об этом? – тихо спросила Исабель.

– Думал. Но я не хочу об этом говорить, – резко ответил виконт.

– Почему все считают, что ты уже старик? – чуть позже не удержалась от нового вопроса девушка. – Разве никто не знает, сколько тебе было лет, когда… это все произошло?

Винсент пожал плечами.

– Думаю, это получилось само собой. Сначала я был просто безумцем. Но безумные старцы встречаются чаще, чем безумные юноши. Поэтому в какой-то момент из молодого виконта я превратился просто в виконта. А потом и в старика.

За разговором Исабель не заметила, как они вышли к небольшой часовне, одиноко стоящей среди деревьев. Чуть поодаль возвышались пять смертин, пять знаков умерших над могилами.

– Кто… кто похоронен здесь?– тронула Исабель виконта за рукав. Тот дернул рукой.

– Никого. Могилы пусты. Это дань уважения тем, кто остался со мной. Третья справа могла бы принадлежать твоему деду.

– Часовня открыта? – Исабель поднялась по ступеням и потянула за кольцо на двери.

Та, скрипнув, приоткрылась.

– Ну и зачем спрашивать, если не дожидаешься ответа? – прищурился Винсент.

– Для вежливости, – безмятежно ответила Исабель. И переступила порог часовни.

Внутри было прохладно и сумрачно.

Дневной свет проходил через узкие витражи окон, тонкие солнечные лучи плясали по мозаике пола и резной скамье, оставляя статуи богов и алтарь меж ними в тени. На алтаре лежал высохший букет роз.

Девушка провела рукой по спинке скамьи, повторяя пальцами узоры, окинула взглядом светлые стены и почтительно склонила голову перед богами. Солнечный луч упал ей на лицо, погладив выбившуюся из косы прядь волос.

– Ты бываешь здесь?– повернулась Исабель к застывшему у входа виконту.

– Нечасто, – голос Винсента, усиленный эхом, прокатился вдоль стен.

– Почему?

– Не твое дело, – казалось, у виконта резко испортилось настроение.

Исабель вздохнула.

– Витражи очень красивые. В нашей церкви, в деревне, раньше было не цветное стекло, а простое, – предприняла она попытку вернуть Винсента к разговору. – Но потом назначили нового освященника, Желя, и он очень много сделал для нашего храма. С цветными стеклами намного красивее.

– Идем, – отвернулся виконт и вышел из часовни.

– Ты хотела посмотреть розарий, – виконт ускорил шаг, и Исабель вприпрыжку догнала его. – У меня есть к тебе вопрос.

– Почему я люблю розы? – догадалась девушка и улыбнулась.

– Мне наплевать, что ты любишь, – отозвался Винсент.

Улыбка Исабель померкла.

– Мне интересно, почему у тебя такая связная речь, – продолжил виконт. – Ты деревенская девка, дочь гончара. Я же общался с такими как ты: «положено умирать», «или же придется напомнить», «тебе придет в голову». Деревенские так не говорят. Да и не стала бы простая девчонка рассуждать о витражах и поддерживать беседу о моей возможной смертности.

Исабель остановилась и недобро посмотрела на виконта.

– Я не девка. Меня зовут Исабель. Мой отец – достойный человек, и дочь гончара это похвала для меня, – голос ее зазвенел от сдерживаемых эмоций.

Винсент встал напротив Исабель и взял ее за подбородок. Глаза девушки расширились.

– Ты не боишься меня, верно? Ты злишься? – виконт прищурился.

– Так что с тобой не так? – изучающее окинул он взглядом лицо Исабель.

Та сделала шаг назад, и Винсент опустил руку.

– Это плохо, что я могу поддержать беседу с вами, господин? – голос Исабель снова звучал ровно.

– Я же сказал, не зови меня так, – оборвал ее виконт. – Это не плохо. Это необычно. Чего я не знаю о тебе, Исабель?

Та еле заметно поморщилась.

– Моя мама учила меня всему, что я умею. Связная речь, так смущающая ва… тебя, это ее заслуга.

– Ты много знаешь о жизни своей матери? Как она попала в труппу, где родилась? – полюбопытствовал Винсент. Исабель покачала головой.

– Нет.

– И она ничего не рассказывала о себе? Даже перед смертью? – продолжил расспросы Винсент. Нижняя губа девушки задрожала.

– Только то, как гордится мной.

– А отчего она, кстати, умерла? – виконт почесал кончик носа.

– Простудилась, – голос Исабель пресекся.

– От всех этих разговоров у меня голод разыгрался, – Винсент, похоже, снова обрел хорошее расположение духа. – Думаю, знакомство с розарием подождет. Мне нужен второй завтрак.

– И это все? – подняла на него глаза Исабель.

– В смысле? – не понял виконт. Девушка набрала в грудь воздуха.

– Ты не хочешь узнать больше о маме? – выпалила она. Винсент рассмеялся.

– Боги, Исабель, это твоя мать, а не моя. Что мне может быть интересно?

– Она была хорошей, – пробормотала Исабель. – Я люблю говорить о ней.

– Это не значит, что я хочу слушать, – пожал плечами Винсент. И, заложив руки за спину, быстро зашагал в сторону дома.

Исабель провела рукавом по глазам и поспешила следом за виконтом.

Пока мы идем к часовне, Исабель не устает задавать вопросы о моей жизни. Удивительно складные вопросы, надо признать. Может она и рыба, но точно не дурочка. Мне даже становится интересно: сможет ли она поддержать одну из тех светских бесед, которые, в свое время, я вел с таким блеском. Честно говоря, я не рассчитывал заходить внутрь часовни. Последний раз я был там, будучи абсолютно пьяным, и помню только, что рыдал перед статуей богини как мальчишка.

Исабель часовня нравится, я вижу это по тому, как она смотрит на витражи и как гладит спинку скамьи. Солнечный свет падает на девушку, выхватывая из полумрака прядь волос, Исабель оборачивается, и я вижу вместо нее свою мать. Точно такой, какой запомнил ее.

Ненавижу, когда воспоминания врываются в мою жизнь.

Исабель задает бессмысленные вопросы о часовне, а я раздумываю, не приказать ли ей обрезать волосы. Потом отбрасываю эту мысль в сторону. Один солнечный луч, да схожесть цвета волос не повод для того, чтобы лишать рыбину кос. Часовня остается за спиной, видение пропадает из памяти, и я возвращаюсь к своим мыслям об Исабель.

Мои слова о деревенских девках, разумеется, задевают ее. Можно подумать, что она родилась не в Малой Долине, а где-нибудь в столице. Потом Исабель высказывает мне, что она вовсе и не девка, и звать ее Исабель, и я понимаю, что только что увидел у рыбы эмоцию.

Обиду.

Это так интересно, что мне хочется рассмотреть лицо Исабель ближе. Увидеть, есть ли на нем еще эмоции, или же ей обидно только потому, что правильных, хороших девушек церковь учит, на что следует обижаться, а на что – нет. На какую-то секунду мне кажется, что я улавливаю что-то в глазах Исабель, но затем они снова становятся непроницаемы. Однако любопытство уже охватывает меня. Давно что-то не занимало меня так, как простой вопрос: как дочь гончара могла научиться поддерживать беседу не хуже знатной девицы? И не просто поддерживать, пустая болтовня тоже наука, но не великая. А так складно выражать свои мысли, простирающиеся намного дальше предметов, которые могут волновать девушку ее возраста и происхождения.

У меня был период, в который я отправлял сперва Марела, затем Мелеха в город, скупать все сочинения, в которых речь шла бы о любви.

У меня были и запрещенные книги, и те, которые покупались тайком, и развратные сочинения, и целомудренные. Но любви там не было. Была страсть, было морализаторство, была наивность. Все, что угодно, кроме того, что я ожидал там найти.

Единственное, что мне действительно понравилось, было сочинение «Освященница», написанное неким неизвестным Дейро, и запрещенная церковью к изданию.

Правда, и в нем было отнюдь не про любовь.

В рассказе о матери Исабель мне чудится недоговоренность. Что-то, похожее на одну из тех слезливых историй, которые я читал. Я готов согласиться с тем, что бродячая артистка могла иметь талант к игре на скрипке и выучить дочь. Но научить ее думать и говорить так, чтобы я ощущал почти что равенство с ней…