И я точно знала, что все сделала правильно, но было от этого знания не легче, а даже хуже. «Боги, ну пожалуйста, дайте мне силы не испортить в очередной раз жизнь ни себе, ни этому наивному, несмотря на свой возраст, дураку, который еще даже не знает, на что решился! Дайте мне силы никому здесь ничего не испортить!..»
Заснула уже под утро, точно зная — скрыть истерику не удалось. Оставалось лишь надеяться, что хоть причина останется для них загадкой. А вообще — плевать. Я живой человек, имею полное право!
Утром, за завтраком, все сидели притихшие, но с расспросами, к счастью, никто не лез. Ребятки исподтишка кидали на меня взгляды, в которых угадывалось беспокойство, и только Суинни прятал глаза — кажется, догадался-таки, что спорол вчера что-то не то. И мне оставалось упорно делать вид, будто ничего не случилось, и вообще, ночью их посетила коллективная галлюцинация. Я болтала за всех сразу, натужно пыталась юморить и с нарочитым аппетитом уплетала со стола все подряд. «Вот еще, никому не позволю обзаводиться комплексами вины за свой счет. И тем более себя жалеть! Это мое, и только мое право! Да и то лишь наедине с собой, любимой, и не слишком часто — нечего себя сильно баловать и расслаблять».
Даны от этого цирка потихоньку охреневали, но потом стало не до того — отвлекли последние сборы. Закончили их только к ужину, и жутко устали абсолютно все, а я после практически бессонной ночи и уроков, которые никто и не подумал отменять, чувствовала себя вообще как портовый докер в пятницу. Основную массу сил отнимал не сам процесс стаскивания и упаковывания, а необходимость решать, что же все-таки взять, а что оставить — сид оказался полон всяких чудесных штук, бросать которые категорически не хотелось. Но и унести все не было никакой возможности — наша грузоподъемность, увы, не беспредельна. И руки баулами занимать не стоило, мало ли что еще случится.
Кроме оружия и доспехов не вызывали сомнений только три вещи: небольшой запас продуктов, архив, и… моя сумка. Даже Вессаэль смирился с тем, что я ее не брошу и вопрос не поднимал. Основательная горсть драгоценных кристаллов с записями и четыре нириэ уютно умостились в ней же, добавив, конечно, тяжести, но внушительные заплечные мешки данов, переупакованные каждый раз по двадцать, не шли с ней ни в какое сравнение. В конце концов, приготовления к завтрашнему торжественному выходу все-таки были закончены, и мы побрели ужинать.
Обстановка за столом была уже привычной — я млела в лучах негаданно обретенной дружбы и грелась в общей атмосфере тепла. Но что-то сегодня мне все-таки мешало. Какая-то неправильность… или, скорее, нетипичная правильность… В общем, долго я не могла понять, что же оно такое, да и не напрягалась особо, пока меня вдруг не кольнула мысль: «А если это опять дар дает о себе знать? Если это важно?»
Я начала потихоньку крутить головой, стараясь найти источник тревоги. И когда взгляд упал на хисстэ, сидевшего рядом с синеглазкой Ассилем и что-то негромко говорившего лишь ему, стало понятно в чем дело — эти двое были странно созвучны между собой, как-то очень уж подходили друг другу, чтобы это могло оказаться просто случайностью. Ну, вроде как Суинни и его загадочная принцесса, в которую он был влюблен…
Влюблен?!! Я чуть не подпрыгнула, когда до меня дошло. Черт! Интересно, дед знает? Похоже, все-таки нет. Такие связи, если я все правильно понимаю, никто кроме меня видеть не может, а явным оно пока не стало. Мысли просто запрыгали в ошалевшей голове: «Что же теперь делать? Сказать Вессаэлю или нет? И вообще, мое ли это дело, совать туда нос?» В конце концов, решила, что сказать все-таки должна. Сьеррин имел право знать, а вот меры он уж пусть принимает сам. Или не принимает…
Боги, но почему… почему, дав нам мозги, вы никак не научите ими пользоваться?! Почему мы раз за разом совершаем одни и те же глупости, главная из которых — привычка лезть в чужую жизнь со своим уставом? Вот за это я и получила, причем так, что искры не только из глаз, но и из ушей посыпались.
В общем, когда все уже расползались спать, напросилась я к Вессаэлю и, мучительно стесняясь сама себя, попыталась связно объяснить, что же почувствовала только что.
— Подожди, — почти сразу прервал он эти попытки, — я понял, что ты хочешь сказать, но вот зачем — понять не могу.
После такого оставалось только глазами молча хлопать. И слушать, как он продолжает:
— Какое тебе… нам дело до их отношений? Не вижу в них ничего странного, у нас это принято, да и у вас, насколько я знаю, тоже. Так в чем дело? — Вессаэль наседал на меня, сохраняя свою фирменную невозмутимость, что только добавляло сцене пикантности. — Ты увидела то, чего здесь еще нет, и пришла ко мне. Зачем?
Черт! Я все так же молча пулей выскочила из комнаты, хлопнув дверью. И застыла, прислонившись спиной к створке, словно опасалась, что она еще может открыться, выпустив Вессаэля, и тот продолжит свой издевательский допрос уже в коридоре.
«У нас это принято» — безостановочно крутилось в голове. Что ж, не одним данам испытывать культурный шок при общении со мной. Меня, оказывается, тоже вполне можно шокировать. В смысле, культурно.
«Вот тебе, вот, дура хренова — чтоб не лезла, куда не просят. Кто только за язык тянул? Побежала доложить о горяченьком… Ой-йе, что же теперь делать, ужас-то какой! Как теперь смотреть в глаза Вессаэлю? А остальные? Ведь он наверняка расскажет и им тоже. Кошмар! Одной идиотской фразой испортить отношения сразу с тремя данами — это рекорд даже для меня. А я уже не могла позволить себе такого — они стали слишком нужны мне. Все. Впервые за хрен знает сколько времени хоть кому-то было до меня дело. Действительно было. И да, мне это нравилось. Я чувствовала себя по-настоящему живой. Так что делать-то?!»
Не заходя к себе, прямо по коридору я ринулась к Суинни — лишь он мог теперь спасти положение и уладить хоть что-нибудь, если такое вообще возможно. Бард, умаявшийся сегодня не меньше остальных, давно уже спал, и я своим стуком беспардонно его разбудила — не то у меня сейчас было состояние, чтобы думать о чьих-то там приличиях. Но Суинни, похоже, все-таки не обиделся на столь вопиющее нарушение этикета. Скорее уж испугался, вообразив себе невесть что, когда я, размазывая по щекам слезы вперемешку с соплями, вломилась в комнату, по дороге едва не уронив его самого:
— Да что случилось? Тебе больно? Где? Позвать Вессаэля? Нет? Ну, садись же тогда! — он почти насильно впихнул меня в кресло, а сам пристроился на кровати — весь внимание и неприкрытое любопытство.
И я, всхлипывая чуть не на каждом вдохе, путаясь в словах и эмоциях, покаялась ему в своем идиотизме как на духу. Но ответная реакция меня сильно удивила:
— Так ты ревнуешь Ассиля? Он тебе дорог? — вопрос прозвучал удивленно.
— Да пойми ты, — от такого внезапного поворота я даже носом хлюпать перестала, — это у вас такое «принято», а у нас, скорее «не принято». Я просто испугалась, что если ситуация будет развиваться дальше, это может грозить бесчестьем для них обоих. А мне тут на днях ясно дали понять, что честь у вас, данов, вовсе не пустой звук. Ну я же не знала…
И, наконец, разревелась по-настоящему, в голос.
Как ни странно, помогло это довольно быстро. Или помогло присутствие дана? Все-таки зареванной лахудрой в его глазах выглядеть не хотелось. В общем, после принудительного умывания бард успокоил меня как мог:
— Ладно, все с тобой ясно, ответственная ты наша. Так и быть, спасу тебя из этого моря соплей — поговорю с Вессаэлем, чтобы он понял. Ты же хотела как лучше, правда?
Ох, знал бы он, куда у нас мостят пути этими самыми «лучшими намерениями», не был бы так уверен. Но он не знал, а потому оптимизма не терял. Проводил меня до спальни — как Вессаэль вчера, посмотрел, чтобы я легла, и аккуратно закрыл за собой дверь, пожелав напоследок:
— Пусть сон твой будет светлым и теплым.
Несмотря на расшатанное нервное состояние, я едва удержалась, чтобы не хихикнуть. Похоже, нарождалась еще одна традиция. Интересно, кто будет целомудренно провожать меня в спальню завтра, если мы вдруг застрянем здесь на денек? И очень любопытно стало, что желают друг другу на ночь стальные? Чего-нибудь остренького?..
