Еще одна странность, все-таки получившая объяснение – но какое-то не слишком убедительное. В возрасте пятнадцати лет Сэйдж внезапно осознала, что ни капельки не похожа ни на мать, ни на отца. Сэр Брандон был темноволосым и кареглазым, у леди Лилианы были роскошные медно-рыжие волнистые волосы и зеленые глаза. А Сэйдж была снежинкой. Почти белые волосы, отливающие полированной сталью, и яркие, сверкающие, как чистый лед на реке, голубые глаза. Отец шутил, что поэтому дочка и не любит лето – боится растаять.

Сэйдж все-таки осмелилась завести с матерью разговор на эту щекотливую тему. Начитавшись романов из замковой библиотеки, она начала выдумывать всевозможные объяснения такому различию между ней и родителями – от малоприличных до совершенно неправдоподобных, вроде подмены ребенка в колыбельке лесным народцем.

Мать, однако, нисколько не удивилась вопросу. Подойдя к своему секретеру, она вынула из ящичка небольшую миниатюру, написанную цветным лаком на овальной фарфоровой пластинке. Сэйдж зачарованно уставилась на изображение женщины, которая выглядела точь-в-точь как она сама: белые волосы, сверкающие синие льдинки глаз… Только вот Сэйдж очень надеялась, что у нее не бывает – и никогда не будет! – такого холодного взгляда и надменного выражения лица.

– Это моя прапрапрабабка, – улыбнулась леди Лилиана. – Не очень приятная была женщина, судя по фамильным летописям. Но именно она привела наш род к настоящей славе. – Мать почему-то грустно вздохнула и забрала у Сэйдж миниатюру. – До сих пор ни в одном из поколений не рождались дети, похожие на нее. А вот теперь появилась ты. – И она со смесью тревоги и сочувствия глянула на дочь. Сэйдж увидела в ее взгляде непроизнесенные слова: «И я боюсь, что это неспроста».

Объяснение было получено. Но все же девушке почему-то показалось, что оно является как минимум неполным. Если вообще правдивым.

Сэйдж разложила на кровати несколько платьев, брала каждое из них по очереди, прикладывала к себе и подходила к высокому зеркалу. По большому счету, ей было все равно, в чем появиться на балу. Она считала все свои платья одинаково красивыми – в этом смысле родители баловали дочь, заказывая для нее наряды из самых дорогих тканей у лучших столичных портных. В гардеробе девушки было множество платьев, подходящих к ее внешности – нежных розовых, голубых, зеленых, сиреневых оттенков. Родовым цветом дома Олсфортов был изумрудно-зеленый, и Сэйдж предполагала, что на этот во всех смыслах судьбоносный бал она наденет платье именно такого цвета, дополнив его скромными украшениями из белого золота. Но сейчас… Повертевшись перед зеркалом с зеленым платьем, она раздраженно закинула его на дальний край постели и схватила голубое, атласное, отливающее в свете свечей тяжелой синевой грозовых туч.

«А тебе идет. Подходит к цвету глаз – просто идеально».

Сэйдж тихонько застонала и отшвырнула платье. Ну нельзя же так! Она обошла кровать и дотянулась до вороха зеленого шелка. Надо быть серьезнее и ответственнее. В конце концов, завтра – не просто бал, а смотрины. Сэйдж будет выбирать будущего отца будущего герцога Олсфортского. Вот так. И детские капризы сейчас неуместны.

Поверх зеленого воротника Сэйдж встретилась взглядом со своим отражением в зеркале. Лёд, сталь. Стойкость.

«Прапрапрапрабабушка, я тебя не подведу…»

– Какая ты у меня красавица! – Сэр Брандон сгреб дочь в охапку и закружил, не обращая внимания на визг Фиолы «Платье!.. Помне-е-ете же!» Сэйдж засмеялась, обхватив отца за шею, как в детстве, и уткнулась лицом ему в плечо, чтобы спрятать глаза, в которых веселья не было ни капельки.

Брандон поставил дочь на ступеньку лестницы и спустился чуть ниже.

– Молодец, что выбрала это платье, – сказал он. – Голубой тебе очень идет. Просто изумительно подходит к цвету глаз.

– Спасибо, – улыбнулась Сэйдж. – А это ничего, что я не в фамильных цветах?

– Это твой день, Снежок, – сказал отец и словно бы сморгнул попавшую в глаз соринку. – Только твой. Пусть сегодня всё будет для тебя. Не для меня или мамы, не для дома – для тебя.

– Ну ладно, пойдем, гости уже скучают, наверное. – Сэйдж подобрала подол платья и осторожно шагнула на одну ступеньку ниже.

– Идем. – Брандон подставил дочери согнутую в локте руку.

Уцепившись за руку отца, как за перила раскачивающегося подвесного мостика, Сэйдж медленно спускалась по лестнице главной башни замка. Мимо неспешно проплывали портреты предков, с самого верха и до нижней площадки представлявшие стили живописи и костюмы разных эпох. Много, много веков от верха лестницы и до ее подножия… Вот и спускаться бы сейчас так же – долго-долго…

Она боялась, просто до помутнения в глазах, до полуобморока боялась выходить к гостям. Боялась взглядов, на которые она налетит, как на острые колья. Восхищенных, оценивающих… вожделеющих. Они жаждут ее богатства, ее титула, ее положения в обществе… И ее саму?

Что же делать со всеми вами?

Колени дрожали, ладони слегка вспотели от волнения, но Сэйдж не замедляла шага. Сердце колотилось, и она очень надеялась, что отец не ощущает этого бешеного перестука через руку, которой она опиралась на его предплечье.

Там, в этом зале, среди разодетой, благоухающей модными ароматами толпы находятся семь человек, которые прибыли сюда для того, чтобы она выбрала одного из них. При мысли об этом Сэйдж становилось дурно. Как же это унизительно… Их будут рассматривать, оценивать, как жеребцов на базаре. Ни один благородный человек не должен допускать такого отношения к себе. Выбор должен оставаться только за ним самим. А это… Недостойно. Противно. Просто омерзительно! И почему именно ей выпало производить этот лишающий человеческого достоинства отбор?..

Но выбора нет. Ни у нее, ни у них. Сэйдж расправила плечи и шагнула в широкий дверной проем.

Впрочем, тягостные ощущения удивительно быстро рассеялись под влиянием царящей в зале непринужденной обстановки веселья и ленивого, ни к чему не обязывающего всеобщего флирта. Кандидаты на руку дочери хозяина отнюдь не выглядели униженными. Все же Сэйдж неплохо знала тех, кого включила в свой список: молодые люди так или иначе были близки ей по духу и характеру, относились к жизни как к увлекательной игре, не хотели упустить ни единого хода, но при этом были достаточно осмотрительны, чтобы не ставить на кон всё до последнего медяка. И на нынешнюю ситуацию они смотрели легко: повезет – так повезет, нет – так жизнь впереди еще длинная.

Сэйдж танцевала то с одним, то с другим, выслушивала комплименты, сплетни, хвастливые рассказы, стихи разной степени наивности, подвергнутые тщательной цензуре анекдоты – и, казалось, позволяла себе раствориться в веселье и беззаботности. Она никогда не была нелюдимой, любила поездки в гости, обожала принимать гостей в Олсфорте и сейчас чувствовала себя как шустрая серебристая рыбка в чистой воде. Иногда она ловила на себе одобрительный взгляд матери и обеспокоенный – отца, ободряюще кивала им – «Всё отлично!» – и неслась по залу дальше, увлекаемая в танце очередным партнером.

Вечер пролетел незаметно. Гости начали расходиться по отведенным им комнатам – по домам никто не разъезжался, на следующий день были запланированы катания на лошадях по окрестностям и соревнования по фехтованию и стрельбе из лука для всех желающих. И к вечеру отец Сэйдж должен был объявить предварительные результаты «отбора».

Сэйдж, сцепив руки перед собой, медленно прохаживалась по отцовскому кабинету. Она сама попросила Брандона уделить ей несколько минут после того, как гости разойдутся по своим комнатам, хотя и понимала, что сегодня все устали, и с серьезными разговорами лучше бы подождать до утра. Но при этом девушка осознавала, что просто не сможет уснуть, не поделившись с отцом нераскрытым секретом, который камнем лежал на совести, и тем решением, которое она приняла сегодня.