Я помнила ее восхитительной юной женщиной, гибкой, как ива, с каштановыми, отливающими золотом волосами и бархатными глазами на фарфоровом личике, черты которого можно было бы назвать идеальными. Ее внешность вызывала тогда во мне чувство женского соперничества, и я не стремилась записывать ее в подруги. Сейчас, спустя десять лет, она сохранила свою красоту, но стала массивнее (хотя тяготы материнства ее, кажется, миновали). Ее налитая грудь выглядела тяжеловато в лифе платья-чехла, сшитого из дорогого лимонно-желтого шелка. Округлое лицо с темно-пунцовыми губами манило и притягивало взгляд, но ему не хватало свежести, – слишком явны были признаки недосыпания и излишеств, а огромные темные глаза были подернуты знойной и влажной поволокой, выдающей женщин, которые настолько любят мужчин, что уже потеряли им счет в своей постели.
Меня удивило ее имя – графиня де Монтрон, но она опередила любые мои расспросы, безапелляционно заявив:
–– Да, дорогая моя, я уже очень давно не герцогиня де Флери. И – даже уже не графиня де Монтрон… Я дважды разведена, и мне очень нравится, когда меня называют так, как называли в юности: Эме Франкето де Куаньи.
Она не вдавалась в ностальгию о Версале, не предавалась воспоминаниями о короле и злосчастной судьбе Марии Антуанетты. Прежде чем я успела осмыслить ее заявление о двойном розводе (раньше мне не приходилось встречать дам, переживших такое), Эме деловито завершила свой визит у Розы, забрала полагающиеся ей упаковки с товарами и решительно предложила прогуляться по улицам Парижа и побеседовать.
–– Погода восхитительна! Не всегда март в столице так чудесен. Скажите своему кучеру, пусть следует за нами, а мы полюбуемся Сеной и поговорим. Приходилось уже вам видеть, Сюзанна, как пляшут парижане на площади Звезды? Да, жизнь продолжается… и продолжается даже без нас, аристократов, как это ни обидно!
Она прибыла в лавку мадемуазель Бертен в добротной открытой коляске, над которой был натянут примечательный зонт из плотной светлой тафты, – гулять в таком экипаже действительно было одно удовольствие, и, раз она обладала таким средством передвижения, можно было подумать, что ее финансовые дела идут неплохо. Но Эме и тут предвосхитила мои замечания.
–– Буду откровенна: в Париже у меня есть друзья, которые меня поддерживают. Одного вы знаете, это – наш с вами общий знакомец Морис, который нынче в таком явном фаворе у корсиканца… – Она засмеялась, блеснув белыми зубами: – Впрочем, коляску мне одалживает банкир Клавьер. Сказала вам уже Роза об этом? Нет-нет, мы с ним не любовники, только деловые партнеры: оба не любим Бонапарта и оказываем друг другу поддержку в салонах.
–– Вы много посещаете салоны?
–– Почти каждый вечер. Бываю у мадам де Монтессон, хотя там невыносимо скучно, и даже у принцессы де Водемон, хотя у нее иногда собирается всякий сброд… Она принимает даже Фуше. Лучшее место – у мадам де Сталь. Вот где оттачивают языки на первом консуле!
Она дала знак своему извозчику и, чуть повернувшись ко мне, снова улыбнулась:
–– Однако это место не для вас. Морис готовит вас для иного.
Все эти намеки были мне не особо приятны, равно как и ее немного бесцеремонная манера обращения, но я не выдала недовольства и покачала головой:
–– Для чего меня можно готовить, мадам де Куаньи? Я замужняя женщина и…
–– И? Почему же вы не в отеле «Нант», рядом со своим мужем?
Это был логичный вопрос. Я сдержанно ответила:
–– Иной раз жена своими средствами может добиться большего для мужа, чем он сам.
–– Вот как? Может, вы, подобно многим нашим, надеетесь вернуть свое имущество? Там, где бессильна шпага мужа, сработает красота жены?
Через сад Тюильри мы ехали к набережной Сены. Река блестела на весеннем солнце, ее гладь бороздили груженые углем и песком лодки, а каменные берега были сплошь уставлены железными прилавками старьевщиков. Ночью товар запирался на ключ, а днем шла бойкая торговля. И чего тут только ни продавалось! Ремесло старьевщиков процветало, и по его процветанию ясно можно было судить, что старая эпоха безвозвратно ушла, а новая начинается. Вдоль набережной продавали старые фамильные портреты, на которых легко можно было узнать лица предков версальских завсегдатаев, фарфоровую посуду, ранее принадлежавшую знаменитым родам, гобелены, извлеченные из национализированных аристократических особняков, старинные фолианты из дворянских библиотек, древнее оружие и регалии. Теперь все эти сокровища искали новых владельцев так же, как раньше нашли новых собственников дворянские замки, леса и охотничьи угодья.
Эме проследила за моим взглядом.
–– Печально, не так ли? Наше прошлое… Хоть бы кусочек этого вернуть, об этом мечтают все эмигранты! Как это облегчило бы нашу жизнь. Подумать только, мне приходится играть на бирже, чтобы как-то поддерживать достойный уровень существования!
Я удивленно посмотрела на нее. Играть на бирже? Странно было даже предположить, что она умеет это. Я, к примеру, абсолютно не представляла себе тонкостей этого занятия. Впрочем, в нынешнем Париже женщины занимались не только финансовыми спекуляциями, но и управляли шестерками лошадей, носились зимой на коньках, полуобнаженные разъезжали верхом, по английскому обычаю упражнялись на турниках – словом, делали то, что и мужчины.
–– Я не знала, мадам де Куаньи, что наши собратья по сословию так озабочены возвращением своих имуществ. То есть я предполагала, конечно, что…
–– Озабочены, мадам де Ла Тремуйль, уверяю вас! И чрезвычайно. Многие вернулись абсолютно без гроша. Деньги – вот что у всех в голове! Что прикажете делать герцогам де Ноайлям, которые раньше имели полмиллиона ренты, а теперь ютятся где придется по съемным квартирам? Или герцогине де Монморанси, которая собственноручно стирает и гладит свое единственное платье? Или мне, чей замок Марей давно продан?
В ее глазах мелькнуло ожесточение:
–– Вот только добиться у первого консула возвращения имуществ не так-то просто. Это возможно лишь в виде его милости, а не как признаваемое право!
Я вздохнула. Понять мотивы аристократов мне было легко, я сама бы не отказалась от возвращения хотя бы десятой части того, что было раньше моим состоянием. Однако в вихре шуанских войн было не до подобных мыслей. Кроме того, такое возвращение, как я подозревала, должно было бы быть чрезвычайно затруднительным с юридической точки зрения: у каждого конфискованного аристократического особняка или замка, как правило, уже имелся новый владелец, купивший его с торгов, и я плохо представляла себе, как первый консул может разрешить эту коллизию. Обижать буржуа он явно не будет. Возможно, выплатит дворянам компенсацию? Однако в масштабах всей Франции это составит баснословную сумму, а бюджет Консульства в настоящее время почти пуст.
–– Да, все это так, – сказала Эме, выслушав мои соображения. – Но на самом деле все решается проще. Достаточно побывать у Жозефины, поднести ей через верного человека какую-нибудь драгоценность, – и она похлопочет за вас у кого надо. Я знаю уже многих людей, которым вернули поместья и леса таким образом…
–– Почему бы вам не поступить так же? – спросила я.
Эме криво усмехнулась.
–– Мне? Да у меня же ненависть к Бонапарту на лице написана.
«И дружба с Клавьером тоже отнюдь не способствует взаимопониманию с генералом», – подумала я. Но вслух сказала:
–– Увы, тогда, очевидно, вам нужно смириться со своей судьбой, мадам де Куаньи.
Она легко коснулась моей руки:
–– Да, именно так. Но вы не говорили бы это столь легко, мадам де Ла Тремуйль, если б сами испытывали денежные затруднения, как испытываю их я.
Деньги были для Эме неиссякаемой темой для розговора. Вернувшись к игре на бирже, она пожаловалась, что спекуляция только тогда бывает для нее успешна, когда ей дают советы Клавьер или Талейран или «оба эти пройдохи вместе», в других же случаях она неизменно терпит убытки. А ведь биржевыми сделками нынче занимается кто угодно, и даже крестьянки, привозя в Париж на продажу молоко и муку, ухитряются кое-что заработать и пообедать в ресторане на целых сто франков. Да и дамы повыше рангом, бывает, зарабатывают – если не на бирже, так на ростовщичестве, к примеру, принимают бумажные ассигнации в обмен на золото под баснословные проценты.
