Вот почему я не испытываю больших угрызений совести, снимая с его ошейника серебряный собачий жетон и пряча его в карман.

– Ты до сих пор не внесла свою половину арендной платы.

Сидя на диване, я поднимаю взгляд. Я вернулась домой всего десять минут назад и надеялась, что сегодня мы с Джоном разминемся. Он работает офис-менеджером в местной церкви плюс состоит в Молодежном музыкальном служении, что бы это ни значило на самом деле, – я никогда не была ярой прихожанкой, – и его график, к моей досаде, постоянно меняется. Это далеко не первый раз, когда я возвращаюсь домой и сталкиваюсь с Джоном на кухне, и вот он стоит, прислонившись бедром к тумбе, с моим йогуртом в руке. Он постоянно съедает мои продукты, сколько бы я ни подписывала их своим именем или где бы ни пыталась спрятать их в нашей, по общему признанию, крошечной кухне. Такое впечатление, словно в этой квартире нет ничего лично моего, поскольку Джон поселился в ней первым, а потом уже разрешил и мне пожить здесь. Он без стука распахивает дверь моей спальни, пользуется моим шампунем, ест мою еду, «одалживает» мой ноутбук. Джон тощий и низкорослый, какой-то недомерок на самом деле, но иногда мне кажется, что он заполняет собой все пространство на наших общих шестидесяти пяти квадратных метрах.

Еще одна причина, по которой я хочу выбраться отсюда.

Проживать с Джоном я планировала лишь временно. Было рискованно возобновлять общение с кем-то, кто знал мое прошлое, но я решила, что могу использовать квартиру Джона как перевалочный пункт на месяц или, на худой конец, на полтора, пока не решу, что делать дальше.

Но с тех пор прошло полгода, а я по-прежнему живу здесь.

Сняв ноги с кофейного столика, я встаю и роюсь в кармане в поисках пачки двадцаток, которую сунула туда днем после посещения ломбарда. Я не всегда сбываю с рук добытое – в конце концов, сами по себе деньги никогда не имели для меня значения, – мне больше приносит удовольствие обладание вещью и уверенность, что никто не хватится пропажи. Это дарит ощущение некоего выигрыша. Но доход от выгула собак еще не в полной мере покрывает все мои расходы, поэтому сегодня я вытащила одинокую бриллиантовую серьгу миссис Рид из груды сокровищ на своем комоде. Пускай я не получила за украшение сумму даже близкую к его истинной стоимости, денег хватает на оплату моей половины этой дерьмовой бетонной коробки.

Сунув деньги в свободную руку Джона, я притворяюсь, что не замечаю его попытки задержать мои пальцы в своей ладони. Я – еще одна вещь в этой квартире, которую Джон присвоил бы при первой возможности, но мы оба делаем вид, что не знаем этого.

– Как продвигается дело с выгулом собак? – спрашивает Джон, когда я возвращаюсь на наш унылый диван.

В уголке его рта осталась капелька йогурта, но я не собираюсь сообщать об этом. Вероятно, он проходит с этой капелькой весь день, и она засохнет, превратившись в корку, которая отпугнет какую-нибудь девушку из Студенческого баптистского центра, где Джон служит на добровольных началах несколько вечеров в неделю. Я уже чувствую солидарность с ней, с этой незнакомой мне девушкой, с моей духовной сестрой по Смутному Отвращению к Джону Риверсу. Наверное, именно это вызывает у меня улыбку, когда я сажусь обратно на диван, вытаскивая из-под себя старое афганское одеяло.

– Все отлично, на самом деле. У меня появилось несколько новых клиентов, так что работы хватает.

Джон скребет ложкой по стенкам пластиковой баночки с йогуртом – моим йогуртом – и смотрит на меня сквозь темные пряди волос, свисающие на один глаз.

– Клиенты, – фыркает он. – Звучит так, будто ты проститутка.

Только Джон может попытаться пристыдить девушку за такое полезное занятие, как выгул собак, но я отмахиваюсь от этого. Если все и дальше будет складываться так же хорошо, скоро мне не придется жить здесь с ним. Скоро у меня появится собственное жилье с моими собственными вещами и моим собственным йогуртом, который я, черт возьми, лично съем.

– Может, я и проститутка, – отвечаю я и беру пульт с кофейного столика. – Может, именно этим я и занимаюсь на самом деле, а тебе просто говорю, что выгуливаю собак.

Я поворачиваюсь на диване, чтобы взглянуть на Джона: он по-прежнему стоит у холодильника, но теперь голова опущена, а глаза настороженно следят за мной. Это побуждает меня зайти еще дальше, и я продолжаю:

– Возможно, сейчас у тебя в кармане лежат деньги, полученные за минет, Джон. Что бы сказали на это баптисты?

Джон вздрагивает от моих слов и тянет руку к карману, то ли чтобы коснуться денег, то ли чтобы попытаться скрыть стояк, который у него наверняка возник, когда я сказала слово «минет». Эдди не съежился бы от такой шутки, внезапно приходит мне в голову. Эдди бы рассмеялся. Его глаза только ему присущим образом стали бы более яркими, более голубыми, и все потому, что ты его удивила. Как случилось, когда ты заметила, что у него есть книги.

– Ты должна пойти со мной в церковь, – произносит Джон. – Можно пойти сегодня.

– Ты работаешь в офисе при церкви, – напоминаю я, – а не в самой церкви. Не уверена, что мне будет полезно взглянуть, как ты подшиваешь старые бюллетени.

Обычно я так открыто не грублю Джону из опасения, что он может выгнать меня, так как формально квартира полностью принадлежит ему, но сейчас ничего не могу с собой поделать. Наверное, так на меня повлиял тот день, проведенный на кухне у Эдди; я много раз начинала все сначала и научилась распознавать предвестники перемен. Полагаю, уверена, что мне недолго осталось жить в этой дерьмовой клетушке с этим дерьмовым человеком.

– Ты стерва, Джейн, – угрюмо бормочет Джон, он выбрасывает пустую баночку из-под йогурта и, не сказав больше ни слова, выскальзывает за дверь.

После его ухода я роюсь в кухонных шкафчиках в поисках еды, которую Джон не съел. К счастью, у меня остались две упаковки с макаронами быстрого приготовления, и я разогреваю их обе, вывалив содержимое в одну миску, а затем устраиваюсь с ноутбуком и начинаю поиски информации о Беа Рочестер. Не вижу смысла тратить много времени на статьи о ее смерти: я слышала сплетни, и, честно говоря, история кажется мне довольно простой – две дамы перебрали в своем шикарном летнем доме, сели в свою шикарную лодку, а затем их постигла очень шикарная смерть. Печально, но не совсем трагедия. Нет, меня больше интересует жизнь Беа Рочестер. Что в ней заинтересовало такого мужчину, как Эдди? Кто она такая, как складывались их отношения?

Первым делом я захожу на сайт ее компании. «Сазерн-Мэнорс».

– Ничто так не говорит о компании из списка самых доходных, как неудачный каламбур[2], – бормочу я, накалывая на вилку макароны.

На главной странице сайта размещено обращение, и я сразу же опускаю взгляд посмотреть, не написал ли его Эдди, но автор не он. Там указано другое имя – Сьюзен, очевидно, заместитель Беа. В обращении типичные фразы, которые положено писать, когда основатель компании внезапно умирает: как все опечалены, какая это потеря, как компания будет продолжать свое дело, сохраняя наследие основательницы, и так далее и тому подобное. Интересно, что это за наследие, в самом деле, продавать по завышенной цене слащавое дерьмо.

Переходя со страницы на страницу, я разглядываю дорогущие стеклянные банки для консервирования, свитера стоимостью в пятьсот долларов с аккуратно вышитой в левом углу надписью «ПРИВЕТ ВСЕМ!», серебряные щипцы для салата с ручками в форме пчел. На этом сайте так много клетчатых узоров, словно здесь разорвало Дороти Гейл[3], но я не могу перестать рассматривать товары, открывая один за другим. Собачьи поводки с монограммой. Кованые жестяные лейки. Огромная стеклянная чаша в форме надкусанного яблока. Все это дорогое, но бесполезное дерьмо, вроде того, что стоит на подарочных столах на каждой свадьбе людей из высшего общества в Бирмингеме. Я наконец отрываюсь от разглядывания вакханалии дороговизны и слащавости и возвращаюсь на главную страницу, чтобы снова посмотреть на фотографию Беа Рочестер.