– Да, это так, – согласился я. – Иначе я никогда не закончил бы вовремя.

– Классно, – сказала Дарлин.

У меня появилось предчувствие, что она готовится завалить меня вопросами, как Эндрю из учебной группы, и я прервал ее на полуслове:

– Итак, собираешься вернуться к танцам? – осведомился я. – Как раз вовремя, учитывая, что ты живешь надо мной. Повезло мне.

Она усмехнулась, но ее улыбка тут же увяла.

– Пока не уверена.

Ее пальцы играли с крошечным клочком бумаги, который она достала из кармана свитера.

– За сегодняшний день я сотню раз пыталась выкинуть его.

– Что-то ценное?

– Возможно, – ответила она. – Кто знает. Это телефон танцевальной труппы, но я не уверена, что наберу его когда-нибудь.

– Почему?

Она засунула бумажку обратно в карман.

– Я здесь всего несколько дней. У меня отличная квартира, работа. И пока не знаю, чем буду заниматься. Я вроде как приехала сюда, чтобы начать все сначала.

– Почему? Скрываешься от закона?

Это была шутка, но глаза Дарлин вспыхнули, и она отвернулась.

– Нет, ничего подобного, – быстро пробормотала она, ее улыбка казалась вымученной. – Мне нравится, что меня здесь никто не знает. Словно пресловутый чистый лист, где я могу писать все, что захочу.

Я растерянно кивнул. Разговор медленно переходил на слишком личные темы, а это запретная территория. У меня не было времени копаться в чьих-то проблемах, я сам едва держался на плаву. Тащил на себе день за днем тяжкий неподъемный груз, дожидаясь, когда закончится год и Оливия станет только моей. Усталость походила на мою броню, но Дарлин… Она оказалась слишком легкой и невесомой, словно громоздкие ботинки нужны были ей для того, чтобы не улететь прочь. С улыбкой, не сходившей с лица, с ее беззаботным смехом, она ворвалась в мою жизнь в том продуктовом магазине как ни в чем не бывало.

«Полная противоположность мне во всех отношениях».

Тишина, опустившаяся между нами, не продлилась и трех секунд.

– В общем, сегодня я твой шеф-повар, – сообщила Дарлин.

– Ты не обязана…

Она остановилась и поставила руки на пояс.

– Я смотрела «Закон и порядок». Мы собираемся заняться, как вы это называете? Когда в очередной раз спорят об одном и том же?

– Повторное судебное разбирательство.

– Да, точно. Итак, мы начинаем повторное разбирательство? На повестке дня ужин.

– Я просто не привык…

– Протест отклонен, юрист-моралист, – ответила она. – Я готовлю ужин, а ты позволяешь мне это, или нажалуюсь Елене.

– Господи, ты заноза в заднице, ты в курсе?

Дарлин рассмеялась.

– Чем тебе не угодило слово «настойчивая»?

Я закатил глаза и наклонился, чтобы проверить Оливию. Она все еще радостно посасывала печенье и что-то лепетала. Улыбнулась мне ртом, полным сладкого месива. Я усмехнулся в ответ.

«Святые угодники, как я обожаю это личико».

Снова выпрямившись, я увидел нежный взгляд Дарлин, направленный на меня, на мою дурацкую улыбочку. Я вернул свое обычное выражение лица, взялся за ручку коляски и покатил ее по тротуару.

– Ты такой милый с ней, – сказала Дарлин. – Как долго вы живете только вдвоем?

– Десять месяцев, – ответил я, стиснув зубы. Я всячески избегал разговоров о Молли: иррациональный страх засел во мне, словно одно упоминание имени могло призвать ее обратно, где бы она ни находилась, чтобы забрать у меня малышку.

Мои плечи согнулись в ожидании следующих вопросов, более личных, которые я так ненавидел. Но Дарлин, вероятно, уловила сигнал, поскольку больше ни о чем не спросила.

Когда мы подошли к дому, я поднял коляску с Оливией на три ступеньки, пока Дарлин открывала входную дверь. В фойе она окинула взглядом лестничный пролет и нахмурилась.

– Ты таскаешь коляску с ребенком на себе по этой лестнице?

– Нет, обычно я сначала отношу Оливию, а затем возвращаюсь за коляской. Поэтому я и не набираю много продуктов.

– Какой силач, – вздохнула Дарлин. – Я помогу. Коляска или ребенок?

Я заколебался. Коляска была тяжелее, слишком громоздкой, но Оливия в руках Дарлин… это пугало меня.

– Я не уроню ее, обещаю. Или могу взять коляску, – быстро добавила она. – Как тебе удобнее.

– О, теперь ты беспокоишься о моем комфорте? – спросил я, посмеиваясь. – Бывает же.

– Чудак. Решайся, – она закатила глаза.

– Коляска тяжелая, – осторожно произнес я. – Если ты не возражаешь взять малышку.

– Возражаю? Да ни за что на свете.

Она опустилась перед Оливией на колени, отодвинула небольшой столик и отстегнула ремень безопасности.

– Эй, горошинка. Могу я взять тебя? – Улыбка осветила маленькое личико Оливии, стоило только Дарлин поднять ее и прижать к своей груди. – Вкусное печенье? Уверена, что да. Поделишься?

Дарлин сделала вид, что кусает печенье, и Оливия звонко рассмеялась.

Я сложил коляску и понес ее вверх по лестнице, пока Дарлин поднималась следом. У двери нащупал ключ, остро ощущая присутствие Дарлин, словно за спиной разгорался пожар. А вдоль позвоночника пробежал электрический разряд. Я не приводил сюда женщин с тех пор, как переехал.

«Дарлин – не женщина в традиционном понимании, она соседка. И ты не приводил ее, она каким-то образом пробралась сюда сама».

Но мое тело плевать хотело, как она тут оказалась, главное, что она тут была.

Я открыл дверь, приставив коляску к стене, и закрыл за нами дверь. За нами. Тремя.

«Не вздумай распускать сопли. Один ужин, строго по-соседски».

– Она прекрасна. – Дарлин передала мне Оливию и скинула рюкзак с плеч, поставив его на кухонную стойку. – Хорошая квартира. Намного больше, чем моя. Две спальни?

– Ага.

– Никогда не видела холостяцкую берлогу, отвечающую всем требованиям безопасности для детей. – Дарлин указала подбородком на журнальный столик с резиновыми накладками на каждом уголке. – Миленько.

Я уже хотел начать спорить о том, что моя квартира далека от холостяцкой берлоги, но остановился на полуслове.

Дарлин сняла старый, поношенный свитер, повязав его на тонкой талии, и начала рыться в шкафах. На ней было черное боди с бретельками, перекрещенными на спине. Меня заворожили ее подтянутые мышцы, проступающие под нежной бледной кожей, ее изящная шея и плавные движения рук, когда она потянулась за сковородкой на верхней полке.

Мне невероятно сильно захотелось увидеть, как она танцует. Посмотреть, так ли плавно она двигается, как на это намекали линии ее тела.

И вот так десять месяцев воздержания обрушились на меня. Кровь хлынула к паху, и внезапная слабость стала наименьшей из моих забот. Я закашлялся, чтобы скрыть случайно вырвавшийся стон.

– Ты в порядке? – спросила Дарлин, глядя через плечо.

– Да, все хорошо.

«Это плохая идея».

Я хотел посадить Оливию в манеж, но она заерзала и вырвалась из моих рук, как только увидела, куда ее направляют. Я опустил ее на пол и наблюдал, как она ползет на кухню. К Дарлин.

– Что ты тут делаешь? – проворковала Дарлин. – Ты пришла мне на помощь?

Она взяла Оливию на руки и усадила к себе на бедро, придерживая одной рукой.

– А теперь расскажи мне, где твой папочка хранит противни для запекания?

Я смотрел на красивую женщину с моей дочерью на руках, которая хозяйничала на моей кухне и мило беседовала с малышкой, заставляя ее смеяться. Боль – в тысячи раз сильнее, чем любая сексуальная неудовлетворенность – поднялась откуда-то из глубин моего сердца. Казалось, сотни эмоций, которые я так долго держал взаперти, вырвались на свободу: что я хотел для себя, для Оливии, все потери, которые она понесла за свою короткую жизнь, и ради чего я работал, пытаясь сохранить ее. Словно я обронил мешок с маленькими шариками, и теперь мне придется собирать их заново, пока не запнусь, упав на задницу.

– Это была плохая идея, – сообщил я.

Дарлин скорчила Оливии глупую рожицу.

– М-м-м?

– Я не могу этого сделать.