— Почему?
— Ну откуда я знаю, почему? Красиво и всё! Вот, скажи, какая картина в Третьяковке понравилась тебе больше всех?
— Царевна лебедь. — быстро ответила она.
— Хм, ладно… Это неудачный пример. Мне она тоже больше других нравится. Кстати, вот у неё маленькие сиськи! Может поэтому мне и в жизни маленькие нравятся?
— Не ври! На той картине она стоит так, что её грудь вовсе не видно! Врубель писал её со спины! Я хорошо помню.
— Ну, ладно, пусть не видно! Но я всё равно думаю, что у неё маленькие сиськи, потому что иначе она бы мне не понравилась! И, вообще, не обязательно видеть весь предмет, чтобы получить о нём представление!
— Жалко, что у меня пока не растут, — вздохнула Надюшка, помолчав.
Я попытался утешить подругу.
— Не переживай! На следующий год обязательно что-нибудь появится. У Наташки вон в прошлом году тоже ничего не было, а сейчас, посмотри, как красиво!
— Да, мама тоже говорит, что нужно ещё годик — другой потерпеть, а потом, говорит, так попрёт, что лифчики покупать замучаемся!
— Стесняться меня станешь…. - вздохнул я.
— Тебя? С чего бы это? — удивилась Надюшка.
— Ну не знаю… Наташа, вон, тоже до осени никого не стеснялась, а теперь ходит, ни на кого глаз не поднимает. Сиськи появились, поправилась немного, вот и стесняется своей красоты!
— Ты ей тоже нравишься. Она мне говорила.
— Да ну! — настала моя очередь удивляться.
— Точно! А ты разве не замечал?
— Что я должен был замечать?
— Ну, как она на тебя смотрит.
— А как она на меня смотрит?
— Тьфу, дурак! — разозлилась Надюшка, — Иди ты к черту! Ты, Сашка, иногда таким тупым делаешься, что просто сил нет терпеть! Так и треснула бы тебя чем-нибудь! Если не веришь, сам её спроси!
О пользе порки
21 сентября 1966 года
Всю неделю не происходило ровным счётом ничего интересного, и тогда я вспомнил о предложении училки описать что-нибудь такое, что меня сильно волнует. Ну что может волновать пацана моего возраста сильнее, чем угроза наказания или само наказание?
Этой весной сидели мы как-то с Серёжкой на ящиках у нас на чердаке и с уважением рассматривали бледную и тощую задницу Валерки, третьего нашего друга. На ней пламенели свежие следы от ремня, подсчётом которых мы с Серёжкой как раз и занимались. У нас всё время выходило шесть, а Валерка горячился и настаивал на том, что их там должно быть семь.
Из уважения к другу, не предавшему товарищей, то есть нас с Серёгой, мы в конце концов согласились, что да, — пусть будет семь! Вчера мать почуяла от него запах табака и пожаловалась отцу. Украденные Валеркой у отца папиросы мы курили втроём, но застукали его одного и, соответственно, влетело ему одному.
В отличии от нас с Валеркой, Серёжку совсем не пороли. Ну почти совсем… Только однажды я стал свидетелем того, как дядя Гриша — так зовут Серёжкиного папу — рассвирепел и Серёжке тоже попало. Это случилось чуть раньше. Где-то в конце января или в феврале. Не помню точно…
В тот день Серёжка с родителями отправились погулять на высоком, обрывистом берегу бухты Нагаево и, как обычно, прихватили с собой меня. Взрослые углубились в свой разговор и перестали обращать на нас внимания, а мы с Серым затеяли на спор кататься вниз с обрыва на обломках толстого, белого, прочного, как пенопласт, наста. Соревновались мы в том, чей кусок наста выдержит дольше.
Заметила нас тётя Ляля, Серёжкина мать. Она махнула нам, подзывая к себе, когда мы в очередной раз показались на краю обрыва.
Они оба, видимо, сильно перепугались, потому что, когда мы подошли, дядя Гриша, не произнеся ни слова, яростно сопя, выдрал торчащий из снега случайный кусок электрического провода, моментально скрутил его винтом и, схватив Серёжку за шиворот, начал его пороть.
Когда я смело встал на защиту друга и пискнул: "Вы не имеете права…" — дядя Гриша яростно отшвырнул от себя Серёжку, отчего тот кубарем полетел в ближайший сугроб, и переключился на меня. Я тут же позабыл — на что там дядя Гриша не имеет права.
По сравнению с ремнём по голой жопе, когда орешь от боли, а не от того, что правила игры такие, когда наказуемый орёт, давая понять, что он уже давно осознал всю глубину своего падения и дальнейшее продолжение порки — это просто бессмысленная трата сил и нервов, выглядели эти удары по толстой шубе просто смехотворно!
Электрический провод свистел в воздухе, дядя Гриша рычал что-то неразборчивое, слышались громкие хлопки провода по спине, но воспитательный эффект оставался на нуле. Ватной подушкой и то было бы больнее!
Я, понятное дело, предупредительно орал в нужных местах, чтобы не нарушать гармонию самого процесса, но думал при этом только о том, чтобы не забыть позже расспросить Серёжку, из предосторожности не вылезавшего из своего сугроба, как всё это выглядело со стороны.
— Шикарно выглядело! — подтвердил он, не отрывая взгляда от рук Валерки, который тупым перочинным ножичком чистил свою рогатку, приводя её в товарный вид.
Валерка договорился с одним пацаном из соседнего двора обменять её на две порнографические карточки, выполненные в виде миниатюрных игральных карт. Пацан этот сильно хотел заполучить Валеркину рогатку, хорошо известную в наших трёх дворах, поэтому великодушно разрешил выбрать две любые карты из колоды.
Мы с Серёжкой считали, что Валерка сильно продешевил. Рогатка у него действительно превосходная — это всем хорошо известно. Даже не понятно, как из таких кривых рук, как руки Валерки, могло выйти такое совершенство? А карточки… Видели мы их. Мельком, но видели. Разглядеть на них что-либо было столь же трудно, как читать пятую — «слепую» — копию машинописной страницы.
Да и тётки на них были изображены какие-то жуткие. Обе толстые, весь низ живота, от промежности и до пупка, покрыт буйным, вьющимся волосом, а сверху свисают две огромные, как арбузы, сиськи. Ну чистые вурдалачки! У меня мороз по спине пробежал, когда я их в руках у того пацана увидел. Если бы в уголках этих карт не стояли буквы "Д", означающие, что мы видим именно дам, то я бы и не знал, что думать.
— Шикарно выглядело! Вы оба скачете по снегу, ты орёшь, как резаный, над вами облако пыли из твоей шубы. Короче, бой быков! Коррида! — оживился Серёга.
Он перевёл взгляд на мою шубу.
— Слушай, а откуда в ней столько пыли?
— А я почём знаю? — ответил я, вежливо улыбаясь. — Никогда такой фигнёй не интересовался.
И тут до меня кое-что дошло! Я даже хлопнул себя по лбу:
— А-а-а! Так вот, оказывается, в чём дело!… Вот почему мамка меня сегодня утром похвалила. Говорит, я опрятным становлюсь, взрослеть, значит, начал! Это она, наверно, подумала, что я шубу по собственной инициативе выколотил! Ты дяде Грише передай, что я его благодарю.
— Передам.
— Нет, знаешь, ты не говори, что я его за шубу благодарю, а то он ещё не так поймёт. Взрослые — они как-то странно всё воспринимают. Скажи — я благодарю его за науку! Да, именно так! И он доволен будет, и я в долгу не останусь.
— Хорошо, так и передам.
Валерка оторвал глаза от рогатки, тоже посмотрел на мою шубу и хмуро сказал:
— А я вообще иногда пугаюсь, если его в этой шубе встречаю, когда он к себе домой по лестнице карабкается. Особенно, если на этаже темно и лица не видно. Молчит, пыхтит и карабкается… Б-р-р… Страшно! На лешего похож.
Не сговариваясь, мы три раза плюнули через левое плечо, после чего я возразил:
— Дураки вы сущеглупые! Это обычная крашенная овчина, только краска выцвела немного неровно. Я вам уже сто раз объяснял! Неужели так трудно запомнить? А чтобы по темноте не лазить, не нужно в собственном подъезде по лампочкам из рогатки лупить. Для этого, слава Богу, другие подъезды имеются. Серёгу тоже раздражает твоё упрямство. Правда же, Серёга?
Серёжка неопределённо хмыкнул, а я продолжил:
— Тебе, Валерка, в прошлом году, когда гланды удаляли, наверно, по ошибке и часть мозга ампутировали. Он где-то там рядом с гландами. Маленький такой, на грецкий орех похож. Я в энциклопедии картинку видел. Знаешь, я бы на твоём месте жалобу в министерство здравоохранения написал, чтобы этих врачей квартальных премии лишили. Ты попроси Серёжкину мать помочь жалобу грамотно составить. Она же у него врачиха. Я бы сам в качестве диагноза написал — «частичная утеря мозга», но для министерства придётся на латыни формулировать. Она тебе поможет, ты ведь сильно пострадавший.
