Пошли жесточайшие чистки. Я очень волновался за Артузова. В то время я уже был совершенно оторван от органов: уволен и исключен. Последняя моя должность – помощник начальника Второго отдела Разведывательного управления. Это – армия. Оттуда меня выгнали за связь с врагами народа. Ушел на гражданскую службу в автомобильное хозяйство, попал в шоферы. С ЧК – полный разрыв. Видел Артура Христиановича в последний раз, когда он уже был уволен из Разведупра и работал в архиве, занимаясь историей ВЧК. Сидел в крошечной комнатушке, бодрился, убеждая меня и себя, что лучше его эту историю никто не напишет, и страшно переживал. Понимал, что его ждет, хотя на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года, после которого ежовщина уж совсем разгулялась, его имени не упоминалось, обошли. И он однажды на выступлении выдавил: «Ко мне слишком мягко отнеслись».

Липовые ежовские дела опрокидывали всю работу Артузова. Был Артур Христианович им оболган. Ежов криком исходил: все ваши дела, все ваши «Тресты» и прочие легендированные организации – это все пристанища настоящих шпионов, и вы пользовались ими как прикрытием, чтобы заниматься шпионажем.

А о том, что Артузов арестован и расстрелян, я узнал от его первой жены – Лидии Дмитриевны. 21 августа 1937 года приговорили к расстрелу и тут же привели то, что называлось приговором, в исполнение.

Часто задумывался, особенно раньше. Почему меня, дружившего с таким количеством врагов народа, Ежов и компания оставили в живых, не тронули?

Могу ответить только так: уничтожали таких, как Артузов, а не какого-то Бориса Игнатьевича Гудзя.

Снова вернулся в ту жуткую эпоху, когда недавно, уже в этом, XXI веке, открылись архивы, и я нашел дело моего товарища по заграничной работе в Японии Ивана Ивановича Шебеко. Когда я приехал в Токио, резидентом был он. Его должны были отозвать. Но Ивана Ивановича, с его согласия, сделали моим помощником. Потом меня отозвали, и он опять стал резидентом.

В 1939 году, уже при Берии, вызывают его в Москву и выколачивают из него шпиона. И спрашивают: а тот, что был до вас, – тоже шпион? Да, и он шпион. Шебеко расстрелян, а меня даже в ОГПУ не вызывали, хотя из органов был уволен. Но могли же меня найти, я ж не иголка. Жил в Москве и не под чужой фамилией.

Иногда я рассматриваю фотографии, на которых товарищи по работе. Этот остался жив. Этот покончил жизнь самоубийством. Этого расстреляли. И этого тоже. Это такой же, как Тойво Вяхи, якобы помогал диверсантам переходить к нам через «окна», только работал на западной границе, – Крикман. Он остался жив. Это резидент в Берлине – расстреляли. Этот – не знаю. Этот – тоже не знаю. А это – я и еще трое ребят. Один, справа, – брат Карина (известного руководителя разведки, которого расстреляли. – Н. Д.). Тоже работал в КРО. Расстреляли. Вот вам картина – страшная. Очень страшная.

Совет этот записан на 102-м году жизни Гудзя.

– Не пил, не курил. Привык пить чай. А если уж кофе, то только слабый и до пятидесяти лет: болит сердце – не болит, все равно уже вредно. Лучше пить только слабый. В 1920-е годы пить кофе у нас, в чекистской среде, считалось признаком разложения.

Один раз, где-нибудь в 1925-м или 1926-м, опьянел и с тех пор – только по рюмке красного на Новый год и 20 декабря на День чекиста. Режим простой: овсяная каша, геркулес. Всегда предпочитаю быть на ногах. Катался на велосипеде до 80, водил машину до 90. Мне за 100, но хожу на лыжах, летом много гуляю. Нельзя попусту раздражаться и по собственной воле разрушать собственные же нервы.

(От автора. Приведу лишь наиболее известные имена разведчиков, до 100 лет доживших и от нас ушедших:

Борис Игнатьевич Гудзь – 104 года.

Герой России Алексей Николаевич Ботян, нелегал – 102 года.

Михаил Исаакович Мукасей, нелегал – 101 год.

Иван Георгиевич Старинов – 100 лет.)

Дело начальника внешней разведки Павла Михайловича Фитина, возглавлявшего службу в военные годы, долго ждало своего часа. Все или почти все его подчиненные были рассекречены, стали известными, несколько человек даже успели получить звания Героев Советского Союза, присвоенные в середине 1990-х, а Фитин так и оставался под грифом «Сов. секретно».

Успехи внешней разведки в годы Великой Отечественной войны феноменальны. А в 1953 году генерал-лейтенанта Фитина уволили из органов «по служебному несоответствию». Причина в том, что ему часто приходилось идти против течения.

Днем тяжелого испытания для Фитина стало 17 июня 1941 года. 33-летний начальник внешней разведки докладывал Сталину о предстоящем нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. К вождю он прибыл вместе с наркомом госбезопасности Всеволодом Меркуловым.

Фитин представил Иосифу Виссарионовичу подробный доклад с главным выводом: война на пороге. Начальник разведки лично и полностью ручался, что нападение Германии на СССР в ближайшие несколько дней неминуемо. Сведения получены от вернейших источников из Германии – «Корсиканца» и «Старшины». 16 июня 1941 года группа, рискуя быть выданной, направила это сообщение на имя начальника разведки. Сообщение подтверждалось и множеством других донесений, оперативных сводок и сообщений, четко изложенных Фитиным.

Сталин даже не предложил подчиненным сесть. Правда, и сам не присел, а расхаживал по кабинету, куря трубку. Воспринял доклад болезненно. После его окончания внимательно посмотрел на Фитина и вынес вердикт. Он был трагичен не только для Павла Михайловича, но и для нашей армии, и, как оказалось уже через несколько дней, для всей полностью подчинявшейся его воле страны.

Почему не поверил разведке? Да потому, что привык больше доверять себе. Доклад противоречил твердо сформировавшимся в его упрямой голове стратегическим планам и потому раздражал. Не мог предположить, что его обманет какой-то там Гитлер. Ведь пакт с ним был заключен, и как раз накануне доклада Фитина, 14 июня ТАСС выступило с заявлением, в котором опровергались все слухи «о близости возможной войны между СССР и Германией» и подчеркивалось, что «по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и СССР».

Чья это была ошибка? Только не Фитина. Да, немцы не раз меняли дату нападения на СССР. И поэтому разведка, следуя за событиями, тоже сообщала о том, что Гитлер начнет войну то 15 мая, то в первой декаде июня, а в последних шифровках из Берлина и Токио значилась совсем иная дата – 22 июня.

Для недавнего назначенца Фитина такая реакция Иосифа Виссарионовича могла закончиться потерей не только должности, но и гораздо хуже – головы. Меркулов человек опытный, мог бы доложить и сам. Но предпочел предоставить это Фитину.

О сигналах, поступивших в нашу разведку и предупреждавших, что война с Германией совсем близко, можно написать целую книгу. Сталин их упорно, сознательно игнорировал. Били тревогу и «Кембриджская пятерка» во главе с Кимом Филби, и Рихард Зорге.

Держу в руках уникальнейший документ: шифровку «Красной капеллы». Я бы назвал ее показательной. Не поверить приведенным данным, переданным в Центр, мог лишь человек, маниакально веривший, что Гитлер на обман не способен. Таким убежденным в честности фюрера оказался Иосиф Сталин. Строгим, недовольным голосом Иосиф Виссарионович спросил: что это такое? И Павел Фитин взял на себя не только труднейшую, но и опаснейшую миссию – возразил вождю. В то время мало кто мог решиться на такое. Фитин решился.

Сам Павел Михайлович так описывал последовавшее объяснение:

«Не без большого внутреннего волнения я сказал, что материалы надежные, получены от надежных источников и что информация их, которую получали раньше, подтверждается. Сталин закурил трубку и заявил: “Никому из немцев, кроме Вильгельма Пика (один из руководителей немецких коммунистов. – Н. Д.), верить нельзя. Но если вы считаете надежными, перепроверьте”. Направили запрос о подтверждении. За время, что продолжалась вся эта волокита, из Финляндии, Италии и Польши поступили три телеграммы от наших нелегалов: война начнется 22 июня! В некоторых шифровках время указывалось уже с точностью до часа».