Часов около десяти приехал Л. М. Каганович, с ним вместе Н. А. Булганин, Хрущев – в робе и ватнике. Каганович быстро осмотрел станцию, коротко ее одобрил и предложил поехать по опытной трассе. Поезд стоял, дожидаясь. Сам Каганович встал в кабину машиниста. Доехали до Красносельской. Осмотрели. Одобрил, понравилась – “с большим вкусом”. Дальше поехал в вагоне. “Это что, дерматин на диванах? Немедленно заменить кожей, рваться будет. Лампочек слишком много: зажигать через одну”. Подъезжаем к Сокольникам. Каганович выглядывает в окно: “Вот она, красавица!”

Внимательно смотрел все. Разговорился с начальником службы связи:

– Фамилия?

Каганович твердо смотрит ему в глаза и страшно внимателен.

– Кувшинников.

– Где работали раньше? Кем?

– На Курской, помнач станции.

– За границей были?

– Нет.

– Обязательно надо побывать, и чем скорее, тем лучше. Это же страшно сложное хозяйство. Дело знаете?

– Знаю.

– Любите?

– Люблю.

– Крушений по вашей вине не будет?

– Нет.

– Хорошо. А за границу его все-таки послать надо.

Такой же разговор произошел с нач. движения Зотовым. А через неделю их всех сделали помощниками, а начальниками назначили побывавших за границей».

В середине 30-х на демонстрациях портретов Кагановича было немногим меньше, чем портретов вождя. Но степень самостоятельности Кагановича была невелика. Если вождь уезжал из Москвы, то Лазарь Моисеевич чуть ли не каждый день писал Сталину, спрашивая его мнение относительно всех сколько-нибудь значительных вопросов. Сталин подробно отвечал по каждому пункту, решение принималось только с его санкции.

Председателем Исполкома Моссовета назначили (формально выбрали) Николая Александровича Булганина, которого тоже ждала стремительная карьера. Они с Хрущевым жили в одном доме, даже на одной лестничной площадке, дружили семьями. Сталин всегда приглашал их вместе, с легкой иронией называл «отцами города».

В январе 1934 года Сталин выдвинул Хрущева на самостоятельную работу – поставил во главе столичного горкома партии, а через год также и во главе всей парторганизации Московской области.

Хрущев: «До того времени я постоянно возил с собою и хранил свой личный инструмент. Как у всякого слесаря, это были кронциркуль, литромер, метр, керн, чертилка, всякие угольнички. Я еще не порвал мысленно связь со своей былой профессией, считал, что партийная работа – выборная и что в любое время могу быть неизбранным, а тогда вернусь к основной своей деятельности – слесаря. Но постепенно я превращался в профессионального общественного и партийного работника».

Никита Сергеевич сменил Лазаря Моисеевича в роли хозяина столичного региона. Понимал: стремительным возвышением он обязан лично Сталину.

Как Хрущев к нему относился? В ту пору, несомненно, считал вождем. Наделял высшей мудростью и полностью доверял. Заведомо соглашался с тем, что Сталин вправе смотреть на него критически и свысока, поскольку вождь все делает правильно и противоречить ему немыслимо. Сомневаться в величии вождя способен лишь глупец и упрямец. Позже его взгляд на Сталина начнет меняться, и для Хрущева это будет очень болезненно. Трудно разочаровываться в том, кому безоговорочно доверял, кого наделял мудростью, которой, как выяснилось, нет.

Столицу активно переустраивали. В ноябре 1934 года в Москве взрывами снесли стену Китай-города, Сухареву башню, Иверские ворота. В тот момент казалось, что москвичи радуются переменам в городе.

В 1937 году Николай Булганин, председатель Моссовета, выступил на I Всесоюзном съезде архитекторов с речью «Реконструкция городов, жилищное строительство и задачи архитектора».

Городской голова с гордостью сказал:

– Когда мы ломали Иверскую часовню, многие говорили: «Хуже будет». Сломали – лучше стало.

Стенограмма зафиксировала: в зале аплодисменты.

В процессе реконструкции Москвы вырубили деревья на Садовом кольце. Одновременно пропагандировался лозунг «озеленения» столицы.

Булганину пришлось объясняться по этому поводу на съезде архитекторов:

– Следующий вопрос наиболее пикантный, и я думаю, многие ждут, что я по этому поводу скажу, – это об озеленении [смех в зале]. Мне говорили товарищи: хотелось бы послушать Булганина, как он выкрутится из этого положения [смех в зале, аплодисменты]…

Булганин объяснил, что вырубка деревьев совершенно не противоречит озеленению:

– Вырубили деревья, и стало лучше, товарищи.

В зале опять раздались смех и аплодисменты.

Политбюро ЦК ВКП(б) совместно с СНК СССР приняло 10 июля 1935 года Постановление № 1435 «О Генеральном плане реконструкции Москвы»:

«Стихийно развивающаяся на протяжении многих веков Москва отражала даже в лучшие годы своего развития характер варварского российского капитализма.

Узкие и кривые улицы, изрезанность кварталов множеством переулков и тупиков, неравномерная застройка центра и периферии, загроможденность центра складами и мелкими предприятиями, низкая этажность и ветхость домов при крайней их скученности, беспорядочное размещение промышленных предприятий, железнодорожного транспорта и других отраслей хозяйства и быта мешают нормальной жизни бурно развивающегося города, в особенности городскому движению, и требуют коренного и планомерного переустройства…

Огромные работы по реконструкции городского хозяйства, еще больший размах этих работ в ближайшем будущем придают твердому плану застройки города исключительное значение, ибо широкое развертывание строительства Москвы без единого плана может в дальнейшем чрезвычайно усложнить жизнь и переустройство города».

С разрешения Хрущева 14 августа 1936 года Булганин получил отпуск и вместе с группой инженеров и сотрудников Моссовета поехал знакомиться с городским хозяйством европейских столиц – Берлина, Вены, Парижа и Лондона. Поездка произвела сильное впечатление. В сентябре Булганин телеграфировал в Москву:

«Сталину.

При ознакомлении с коммунальным хозяйством и строительством в Париже, Лондоне видели оборудование и механизмы, представляющие интерес для московского хозяйства. Образцы некоторых наиболее интересных механизмов, не изготовляющихся на наших заводах, считаю полезным купить.

Прошу ассигновать на покупку образцов сто пятьдесят тысяч рублей с покупкой их в Лондоне, Париже, Стокгольме по моему указанию».

Каганович переслал телеграмму находившемуся в отпуске Сталину, приписав: «Мы думаем, что можно отпустить просимые Булганиным 150 тысяч рублей. Просим сообщить Ваше мнение». Сталин согласился.

Хрущев вспоминал: «Город рос, он требовал раздвинуть границы его улиц, появлялся новый транспорт, извозчик исчез, трамвай изживал себя в центре города, заработал метрополитен, появились троллейбусы и новые автобусные линии.

На мою долю выпала честь помогать прокладке первых троллейбусных линий. Я очень много потратил сил для того, чтобы внедрить их. Существовала масса противников этого способа передвижения. Когда троллейбусная линия была уже готова и надо было ее испытать, раздался вдруг телефонный звонок от Кагановича: “Не делать этого!” Я говорю: “Так ведь уже испытали”. – “Ну и как?” – “Все хорошо”.

Оказывается, Сталин усомнился, как бы вагон троллейбуса не перевернулся при испытаниях. Почему-то многие считали, что троллейбус обязательно должен перевернуться, например, на улице Горького – на спуске у здания Центрального телеграфа. И Сталин, боясь, что неудача может быть использована заграничной пропагандой, запретил испытания, но опоздал. Они прошли удачно, и троллейбус вошел в нашу жизнь. Тут же ему доложили, что все кончилось хорошо и что этот вид транспорта даже облагораживает город: он бесшумен, работает на электричестве и не загрязняет воздуха.

Когда мы купили двухэтажный (трехосный) троллейбус, Сталин все-таки запретил его использовать: он опять боялся, что тот перевернется. Сколько мы его ни убеждали в обратном, не помогало. Однажды, проезжая по Москве, он увидел такой двухэтажный троллейбус на пробной линии, возмутился нашим непослушанием и приказал: “Снять!”».